– Смотри, за базар ответишь!
– Чё, Ява, смотрящим сделался?
– Не грузи меня, зэк.
– Грузят лохов и проституток…
Как ни странно, мастеровым такие задёры были по душе: с ними время не сочилось по капле и работа не казалась столь тяжёлой. Порычав друг на друга, сплюнув чёрным под ноги, люди снова принимались раскидывать липнущий к лопатам асфальт.
…Тучи, сизые и тёмные, надвинулись на Ковалёвку. Зарокотало. Как перед грозой, в воздухе запахло огурцами. Неожиданно, смело и ярко блеснула красноватая зарница и раскрыла полнеба. И опять загремел дальний гром. В лобовое стекло ЗИЛа шумно застрекотали крупные, тяжёлые капли. Минут через сорок, через час зелёная туша грузовика выползла с размытой грунтовки на трассу, и заключённых перестало болтать.
Сидящие у борта вытирали фиолетовую грязь с лиц. Кольчугин курил в глубине под тентом, укрывая сигарету широкой, как блюдце, ладонью. Он глядел в остекленевший коридор дождя, блестевший за грузовиком, и думал о последнем письме Ольги. В щели за спиной мокро сёк ветер.
«Напишу, что очень рад был получить её буковки, – царапнула его мысль, – а ещё, чтобы не вздумала опускать руки, потерпела, дальше легче будет… и обязательно про волосы… чтобы ничего с ними не делала… я хочу увидеть её косу…»
Вечер прошёл в колонии, как обычно. Дежурный офицер сводил зэков на ужин, пересчитал и закрыл в бараке. Перед отбоем Кольчугин выцедил кружку чифира, долго ворочался на жесткой шконке, потом встал – до окаянства захотелось курить. В темноте взял с тумбочки сигареты, нашарил письмо и пошёл в бытовку.
Сначала залитая светом бытовка показалась ему пустой, но в углу зашуршало, и он заметил Огульца. Похожий на свое отражение в чайнике, Огулец выглядел испуганным. Коротконогий горбатый дагестанец быстро заварил Капитановскому чай и мышью шмыгнул в дверь. Кольчугин, проводив его взглядом, закурил, склонился над письмом и стал разбирать знакомые строчки. Напоминавшие муравьёв буквы были выведены каллиграфическим школьным почерком. Отличалась лишь «д»: всюду стояла она палочкой вверх и жизнерадостно тянула за собою строки. Оля Закатова писала:
Милый Димочка!
Не зову тебя «дорогой», поскольку считаю, что «милый» всё же бескорыстнее. Ты не обращай внимания на мои умствования. Знаешь, насидишься весь день в каталке, как прикованная, а потом нет-нет да и такое выдашь!