Эта сцена, написанная предельно лаконично, имеет в романе многофункциональное значение: в ней заключена его экспозиция, завязка главного драматического конфликта и его дальнейшего преломления в специфически военном, психологическом, нравственно-этическом аспекте, зерно идеи, которая придает художественное единство всем компонентам романного повествования»[46].
Уже здесь подняты те проблемы, которые придают сюжету единство: проблемы ответственности и долга, милосердия и жестокости, права военачальника быть «безжалостным» и его обязанности быть гуманным – все то, что лежит в основе конфликта между главными героями «Горячего снега».
Стремление Юрия Бондарева уйти от однозначной оценки фронтовых событий и причастных к ним людей проявилось в этой сцене и при изображении Сталина, который тоже, как и Бессонов, не двойственен, а един: непогрешим и грешен, беспрекословен и не чужд сомнений, недоверчиво доверчив. Во всяком случае, не иконописен и не намалеван черной краской, что так чуждо духу подлинной литературы.
Мы расстались с героями романа, с теми, над кем смилостивилась неразборчивая фронтовая судьба, тогда, когда над их головой, «раскатывая низкий гул, проходили группы штурмовиков, снижаясь за станицей. Они розовато сверкали плоскостями, снизу омытые холодным пожаром восхода, разворачивались по горизонту, пикировали над невидимыми целями, пропарывая утренний воздух глухими очередями. И там, впереди, за крышами пылающей станицы, небо широко и аспидно кипело черным с багровыми проблесками дымом, протянутым к западу, где истаивал в пустоте неба прозрачный ущербленный месяц».
Туда, куда устремились «багровые проблески дыма», уже начали обращаться и взоры тех, кто неимоверно тяжким ратным трудом готовил победу под Сталинградом…