Вот не стало Иосифа Самуиловича Гуммера, и многое, связанное с ним, начинает видеться в ином свете, даже полный разрыв отношений, произошедший за несколько лет до этого дня. Но об этом позже. Сначала некоторый набор документальных сведений о нем – для справки.
В архивных бумагах писательской организации осталась тоненькая папка Гуммера. В ней полтора десятка пожелтевших листков: личная карточка учета, выписка из постановления секретариата Союза писателей РСФСР от 5 февраля 1971 года о приеме его в члены Союза писателей, характеристики, несколько фотографий, оставленная за ненадобностью в Израиле волгоградская трудовая книжка с весьма небольшим количеством «принят», «уволен».
Последняя датирована маем 1976 года: уволен из общества любителей книги при Волгоградском областном отделении ДОЛК по ст. 31 КЗОТ РСФСР по собственному желанию. Подпись: Н. Грудева.
Из автобиографии Гуммера вычитала, что с 1942 по 1946 год он учился в Военном институте иностранных языков Красной Армии, стал переводчиком со знанием итальянского языка. Награжден орденом Славы III степени, медалями «За оборону Киева», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», «50 лет Вооруженных Сил СССР».
В справку о произведениях рукой Иосифа Гуммера записаны следующие книги: «На новых землях» – очерки, 1954, «Это было в Калаче» – повести, 1959, «Герои великой битвы» – очерки, 1960, «Останется добрый след» – повести, 1961, «Трамвайная остановка» – рассказы, 1964, «В нашем дворе» – повесть, 1967, «Уходят в ночь дозоры», «Железный ветер в лицо», «Молодость проживается дважды», «Всегда сначала», «Зеленые погоны», «Перекличка», «Пограничные сутки», «Спроси себя строго». Книг, изданных в Ашкелоне, в перечне, разумеется, нет.
Ловлю себя на мысли, что громкой писательской судьбой здесь, увы, не пахнет. Но это не в упрек писателю. Большие имена и большие книги вписаны в иные скрижали. В гуммеровские книги, к своему стыду, я внимательно не вчитывалась – отпугивали названия, очевидный дух и пафос советской эпохи. Насколько он искренен был в своих произведениях, судить не берусь. Пусть дотошные исследователи прошлого оспорят мои сомнения. Но из головы не идет иммигрантская горячность Гуммера в оценках прожитой им в России жизни. Эти оценки не льстят нашему Отечеству. Главная причина, надеюсь, понятна. Она и послужила следствием нашего взаимного отчуждения. В ответ на столярные упреки в плохом отношении российского общества к евреям я написала ему о судьбе моих предков-крестьян, живших беспаспортно в деревенских избушках с земляными полами и не имевших ни малейшей возможности выбиться в юристы, дантисты и скрипачи. Гонимость «Богом избранного народа» мне всю жизнь кажется гипертрофированной надумкой. Может, опять же, по крестьянскому малознанию?