– Гена Счастливцев, – ответил новобранец на рукопожатие.
– Франкенштейн, – тощий придирчиво осматривал Гену с головы до ног.
– Почему? – удивился Гена.
– У Островского в пьесе «Лес» Несчастливцева звали Геннадий, Счастливцева – Аркадий. А тебя из двух персонажей собрали. Чистый Франкенштейн.
– Вот и кликуха для духа. Браво, Дон, – богатырь ударил себя кулаком в грудь, разжал пальцы и нежно дунул на ладонь, посылая удар, словно воздушный поцелуй.
– Добро пожаловать в семью, Франкенштейн. Я Дон Кихот, это Тузенбах и Отелло, – кивнул тощий на курносого с бакенбардами и смуглого качка.
– А меня у МХАТа взяли, я с Женей Мироновым поступал. Эх, молодость… – загорелый гигант тряхнул черными кудрями, будто стараясь отогнать грустные воспоминания.
– Мне обращаться к вам по прозвищам, или можно имена узнать? – робко поинтересовался дух.
– Имен тут нет, только погоняла. Контора шифроваться велит, – объяснил Дон Кихот.
– Свежее мясо! – в курилку ворвалась взлохмаченная брюнетка с горящими глазами и роскошной задницей, обтянутой кожаной юбкой.
Она подлетела к Гене, через брюки сгребла в пригоршню его мужское хозяйство и подробно ощупала.
– М-м-м-м… Всё, как я люблю, – оценила брюнетка.
– Не смущай духа, Валькирия, – Тузенбах засунул руку в карман и отвернулся.
– Не завидуй, – бросила Валькирия в ответ и сжевала Генины губы порочным поцелуем.
– Не для тебя эта роза расцвела, – покачал головой Отелло.
– Ты откуда знаешь? – обернулась Валькирия.
– Не знаю, но ставки принимаю, – Отелло извлёк из кармана блокнот.
– На вечер ничего не планируй, красавчик, – она еще раз сжала Генины причиндалы, медленно, будто нехотя, отпустила и проследовала в конференц-зал.
Постепенно подтягивались и другие панфиловцы. Гену знакомили с ними, но после пролёта Валькирии он пребывал в прострации и почти никого не запомнил. Мысль о вечере вызывала эйфорию и панический ужас одновременно. Физическую близость с женщиной он факультативно познал по альбомам живописи эпохи Барокко. Другого опыта не было. Пытаясь представить, что ждёт его в постели с этой умопомрачительной женщиной, юноша воображал себя то Вакхом, то сатиром, то Самсоном.
Гена вернулся в реальность с появлением генерала Панфилова. Художественный руководитель отдела «Т» был статен, грозен и похож на Станиславского. Генерал вписал кличку новобранца в записную книжку. Именем даже не поинтересовался. Быстро разобрав последний проект, связанный с погружением руководства страны в какое-то море, он назвал бойцов уродами, мутантами и дебилами. Пообещал репрессии.