Практически же Федор Григорьевич последние годы проживал в родном Красном Оселке этаким неприметным, но свойским для всех соловьем – лесным будимиром. Я неоднократно гостевал на «перевернутой лодке горы» этого села, хорошо помню дом родителей поэта, так осязаемый в его прозаической летописи «Горицвет». Помню и хозяина дома Григория Петровича – великого труженика и молчальника, его узловатые, темные, с синеющими ручьями жил могутные руки, постоянно что-то строгающие, чинящие иль плетущие, очень красноречивые руки.
А с Марьей Ивановной, матерью поэта, я и за чарочкой всякого винца сиживал, песни ее протяжные да тоскливые слушивал, сам с нею в лад потанакивал. Думаю, свой песнословный талант в первую очередь Федор Сухов взял от родимой матушки, одну речь которой слушать было истинным наслаждением.
В селе к поэту относились с любовной усмешкой, немножко как к юродивому или к святому, занятому каким-то колдовским непонятным делом, требующим ежедневно пропадать в лугах, полях и еще тенистых нижегородских лесах, нежели в пивной или в колхозном правлении. Уважали за то, что, несмотря на великую грамотность, он никогда не смеялся над Богом, внутренне всегда оставаясь старообрядцем, первым из российских литераторов будучи фронтовым коммунистом, вышедшим из партии. Поэтому и захоронили земляки своего поэта на старообрядческом кладбище с соблюдением всех дониконианских обычаев в полном согласии с его пожеланиями.
Мы не раз бродили с Федором Григорьевичем по его любимой округе, любовались в селе Лысково запущеннной усадьбой князей Грузинских, описанной в известной повести Мельникова-Печерского «Старые годы». И часто поэт делился грустной заветной задумкой написать о своем крае, своем роде, своем детстве давно манившей его прозой, да то стихи, полыхавшие в нем поздним осенним пожаром, то бестолочная жизнь все мешали…
Связей с нашим городом он не порывал, в последних своих путешествиях старался всяческим образом заехать в Волгоград, посумерничать вволю с друзьями и учениками, которых здесь больше, нежели где бы то ни было. О нем уже слагались были и небылицы, с которыми, даст бог, мы когда-нибудь познакомим читателя.
За десять дней до смерти поэта я получил из его рук в Нижнем Новгороде уже отделанную и собственноручно им перепечатанную первую часть изумительной хроники «Горицвет» с ее неповторимыми героями и чудесным, словно бы освещенным изнутри языком, которую напечатал в недолгом волгоградском журнале «Нива». Это казалось прощальным приветом всем тем, кто знал, любил и навек будет помнить своеобразное и единственное в своем роде явление русского духа и природы – Федора Сухова. 1997