По вагону разносится смех.
В паровозе кочегар Гришка лопатой закидывает уголь в топку. Горячий воздух из печи обжигает тело. Он работает не останавливаясь. Полосатая майка на его теле мокрая, будто её держали в воде. Капли пота брызгами летят в стороны. Со лба стекают солёные струйки и попадают в глаза. Их разъедает, но времени вытереть пот с лица нет. Поезд приближается к станции. На перроне машинист замечает группу гитлеровцев.
– Давай, Гришка! Давай! – орёт он кочегару. – Проскочим! Не на того напали! Вы ещё дядю Васю не знаете! Петька!
Помощник машиниста кидает ведро с углём и бросается к главному.
– Открывай продувочный кран! – со всей силы орёт дядя Вася помощнику.
Навстречу поезду бегут фашисты. Из крана вырывается адская водопаровая смесь и окатывает немецких солдат. Они хватаются за лица и поочерёдно падают. От боли они катаются по земле, сучат ногами и издают дикие вопли.
– Прорвались! Прорвались! – бросает лопату Гришка и кидается обнимать машиниста. Хрупкие кости старика трещат.
– Ну ты, дядя Вась, Горыныч! Фрица спалил паром. Ну ты гений! – не может от радости успокоиться кочегар и продолжает сжимать в объятиях машиниста.
– Да будя тебе! Будя! – успокаивает его дядя Вася.
Поезд мчит дальше, а паренёк со сплющенным о стекло носом смотрит, как падают на землю фашисты. Он глядит и не может понять, почему они падают, ведь стрельбы не было.
С тех пор за дядей Васей так и закрепится прозвище Горыныч, а поезд будут называть – Русский Дракон. После войны жена дяди Васи однажды спросит: «Почему тебя так прозвали?» «Да было дело», – ответит старик.
Вера бережно меняет накладку с лекарством на обожжённой спине машиниста.
– Потерпи, родной. Сейчас сделаю укол, тебе полегче станет.
– Вер, присядь, – еле слышно говорит Палыч.
Мужчина лежит на животе. Вера опускается перед ним на корточки, их глаза встречаются.
– Не надо, – шепчет Палыч. – Не трать на меня лекарства. Мне недолго осталось. Ты это, не серчай на меня.
– Да ты что, Палыч, – Вера кладёт ладонь на руку машиниста. Гладит. Невольно глаза становятся влажными. – За что же на тебя сердиться?
– Да, знакомство наше не по-людски получилось. А оно во как вышло, вишь. Ты говорила, собака особена. Расскажи, – просит умирающий.
Вера пытается улыбнуться, но её лицо искажается в гримасе страдания. Она смотрит в измученные глаза Палыча и предаётся воспоминаниям: