За окном грязной акварелью маячил серый ненастный день конца
февраля. Огромные сугробы кисли и чернели под мелким дождем,
расползаясь в слякоть. Но еще мрачнее, унылее и тоскливей было у
меня на сердце.
Лёлечка, бедная моя Лёлечка. Никогда себе не прощу, что
оказалась так далеко от тебя, когда ты умирала, нуждалась в моей
помощи… Поплакав, я выпила воды. Надо бы что-то сьесть, но даже
думать о еде сил нет.
Нельзя так. Нужно отвлечься… Что за притча с этими историческими
бумагами? Этот редактор, Тунганов, говорил о них столь обтекаемо,
что в итоге я так и не поняла – какие бумаги, где их Лёлечка искала
и для чего. И какие у нее с Тунгановым были договоренности. Странно
все это.
Я поймала себя на том, что слово «странно» становится у меня
постоянной присказкой.
- Потому что здесь она применима практически ко всему, - с
горечью Алисы в Стране Чудес сказала я вслух.
Долго искать не пришлось.
В спальне стоял письменный стол – массивный деревянный монстр
времен царя Гороха, с обитой сукном столешницей и тяжелой тумбой с
тремя глубокими и широкими ящиками.
Я заглянула в каждый. Самый верхний оказался забит старыми
журналами по вязанию и коммунальными счетами. В среднем хранилась
аптечка и катались пустые склянки из-под корвалола, валерьянки и
пустырника. А вот в нижнем обнаружилась антикварного вида папка –
толстая, с тяжелыми картонными крышками, оклеенными бумагой «под
мрамор» и толстыми плетеными тесемками.
Фиолетовыми чернилами на папке было крупно выведено старинным, с
загогулинами и завитками, почерком: «Еланин. Книга упыря». И годы –
1830 – 1872.
Кто такой Еланин? Что, вот это и есть – исторические документы?
Больше похоже на рукопись какого-то романа.
Меня вдруг обуяло дикое любопытство.
Я вынула громоздкий антик из стола, развязала тесемки и откинула
крышку.
Пожелтевшие, хрустящие от дряхлости листы, разного размера и
качества, исписанные разными почерками, хлынули мне в руки, едва я
открыла папку.
Я с удивлением просмотрела бумаги.
Чернила на них кое-где выцвели, поблекли и почти не читались, а
где-то, напротив, авторы слишком густо зачеркивали написанное,
забрызгивая сизыми кляксами строчки. Порывшись в папке, я вынула
один лист, показавшийся мне наиболее свежим и аккуратно написанным.
Слегка пораздумав над старинными ятями и фетами, я почти свободно
сумела прочитать следующее: