Одновременно, но в течение лишь 12 лет (с 1926 по 1938 гг.) я был профессором по Новому Завету и по истории религий и сравнительному богословию на православном богословском факультете Польского Государственного Университета в Варшаве (основанном Польским правительством для православного меньшинства, которое было довольно многочисленно – 4,5 миллиона).
В Кёнигсберге я читал лекции по-немецки, в Варшаве сначала по-русски, а потом по-польски и по-русски (на Варшавском православном богословском факультете было от 130 до 170 студентов, которые все знали русский язык и для значительной части которых он был тогда родным, а для другой части – украинский; государственным же языком был польский).
Я ездил в Варшаву из Кёнигсберга (где я постоянно жил) три раза в месяц (иногда 4 раза), то есть почти каждую неделю, и читал в Варшаве 14 часов лекций. В Кёнигсберге в оставшиеся три дня недели – 12 часов.
Дорога была утомительна! Одиннадцать часов по железной дороге, большей частью ночью, с двумя пересадками. Зато были длинные вакации, как и во всех университетах. В Кёнигсберге я был свободен от 20 июля до 1 ноября, в Варшаве – от 1 июня до начала октября и – в обоих университетах с 15 марта до конца апреля. Так как первые 12–13 лет я был в Кёнигсберге один, то на все вакации – летние и весенние (а иногда и рождественские) – я ездил к друзьям и родным: сначала в Баден-Баден (с 1921 до 1924–1925 г.), затем в Париж (с 1924 до 1933 г.).
Кроме того, я много ездил читать лекции в Англию (между 1927 и 1938 гг. 20 раз) и в Швейцарию (Лозанну, Женеву, Монтрё, Берн, Базель, Цюрих) и в ряд университетских городов Средней и Южной Германии, а также Восточной Франции (Гренобль, Страсбург).
Особенно близкий контакт был у меня с русской эмиграцией в Париже, где я жил у близких и дорогих мне друзей, участвовал в ряде съездов русской христианской студенческой молодежи и читал ряд лекций – на Русском Монпарнассе, в Сергиевской Академии – в самом начале ее основания, и т. д. Очень волновали меня различные перипетии тогдашней русской церковной жизни в эмиграции и вся политическая обстановка и радовало общение с русской молодежью и рядом наших ученых (особенно с близким мне еще по Саратову философом С.Л. Франком, который, впрочем, до середины 30-х годов жил еще в Берлине).