платья теребя.
Вот душу и дыхание затаили, и ждут они,
И дергают шнурок последнего светильника,
чтоб ночи занавес упал.
Но в миг затменья они сжимаются,
Как старые бумажные японские цветы.
Из подвалов сырых и сухих чердаков
Дуют ветры, и непахнущие цветы опадают
повсюду!
Где прежде дамы хрупкие стояли,
Теперь по полу барабанят измятые цветки.
Похотливые книги на полках плотоядно
разинули пасти,
И, как траурные цветы, в них посыпались души,
С шелестом и шуршанием прячутся в них,
обретая покой,
Каждая в своей эпохе, каждая в своем,
подобающем месте.
Вот этой девице место в Греции и в
«Похищении Сабинянок»,
Вот этой – в Крестовом походе детей,
Когда рыцари, сбрасывая с себя доспехи,
Укладывали в постель шестнадцатилетних дев.
Вот третье ледяное изваяние, прощаясь с
летнею пыльцой,
Возносится на горы Трансильвании,
Подставив шею сладострастью и
Укусом отвечая похотливо на укус.
Все, все они в закладки превратились!
И разбежались по жутковатым книгам,
В которых от занятия любовью шуму больше
Раз в десять, чем в мире за стенами библиотек.
Попрятавшись в уютный мрак,
Закладки-девы чувствуют себя
Затисканными и измочаленными до блаженства,
Кричат и стонут ночи напролет,
Проваливаясь на рассвете в сновидения,
С бутонами улыбок на устах,
Расплющенные между Робином с шустрой
бандой
И Артуром, который за спасибо во время
завтрака
Экскалибур вытащит из них
И станет Королем, достав клинок из камня,
Который крепко-накрепко сжимал
Меч, жаждавший сражений.
Прислушайтесь, услышьте,
Какие вопли! Какая радостная скорбь по счастью
Доносится из библиотеки!
Но тихо… книги, захлопнувшись, их приглушают.
Девы ночи напролет суть девы, не более того.
Вернулись в полдень.
И узрели в изнеможении всех трех товарок
закадычных,
Что пребывали в опьянении,
Воспоминаниями терзаясь,
Под солнцем за столами сидя, словно при луне.
Кивни.
Сдай книгу,
Уходи, ни в коем случае не любопытствуй,
Куда, куда, куда запропастились
Они, изваянные из мрамора холодного девицы.
Спроси у тишины,
Придется подождать,
Но ты в ответ получишь только
Печальную воспоминания улыбку,
Которую они поспешно скроют и носовым
платком сотрут.
Опять состарились и одиноки, нетисканные,
без колец,