Лужица под сапогами разрослась. В комнату проник едкий травяной запах благовоний.
Стоило отдать старику должное. Ничто не выдавало в нем горя и отчаяния. Напротив, он казался холоднокровным и собранным. Можно было предположить, что траур старика Нагана не стоит выеденного яйца; что все это не более чем очередная традиция, выполненная из соображений приличия. Комиссар не верил в это. Жизнь не раз учила его не доверять очевидным вещам. Ведь для того они и выглядят очевидными, чтобы им верили.
Главу клана выдал голос. Хриплый, с металлическими отзвуками. Северин сразу понял его природу – так дребезжало разбитое отцовское сердце. Поначалу комиссар сомневался, правильно ли разгадал эти металлические нотки в речи Нагана. Но с каждым новым словом лязганье становилось все отчетливее и очевиднее. Старый якудза действительно любил свою дочь. Свою единственную дочь.
Они были очень странной парой. Отец и дочь. Северин не раз видел их вместе на городских праздниках, когда Нагана лишь на один день отменял Парад, чтобы жители Улицы Убитых смогли в безопасности провести время на Набережной.
Мидори Нагана всегда появлялась на людях в ярких кимоно с нанесенными на лицо белилами – оширои. Брови всегда были нарисованы выше, чем задумала природа. Они карикатурно изгибались дугой, придавая девушке слегка удивленный вид. Глаза и губы всегда подчеркнуты красным, как у фарфоровых кукол, на которых она без сомнения была очень похожа.
Она всегда держалась возле старика. Точнее, он держал ее возле себя, то и дело хватая дочь за руку и задавая верное направление, как собачонке на поводке. Девушка лишь устало улыбалась отцу и повиновалась.
О них болтали разное. Северину же больше всего нравился слух о том, что сто старик Нагана спит со своей дочерью. Не только потому, что комиссару приходилась по душе подобная вульгарщина, но и потому, что это было похоже на правду. Хироши не сводил с нее глаз. Ревностно оберегал ее, держа взаперти, и не подпуская к дочери никого. Как злобный шейх из арабских сказок, отрубающий головы всем, кто осмелится лишь взглянуть на укрытую шелковой паранджой принцессу. Однако вскоре птица вырвалась из клетки и угодила в куда более страшные силки. Из сказочного дворца прямиком в грязный водоворот Парада.
Говорили, что держа дочь взаперти, старик вырыл яму сам себе. По другим слухам, у Мидори было не все в порядке с головой. Поэтому в том, что она отбилась от отца и попала в самую бурную реку концентрированной Надежды, не было ничего удивительного. Она часами могла смотреть в пустой угол, поворачивая тонкой шеей фарфоровую голову то на правый бок, то на левый. А по истечении нескольких часов плевала в точку схождения двух стен и с воплем испуга выбегала из комнаты.