Но среди лежащего вповалку служивого люда я заприметил еще
одного человечка, которого здесь, в принципе, быть не должно.
Дородный батюшка в грязной, местами разодранной рясе и спутанными
волосами был тем человеком, на которого я извел свой последний
шприц-тюбик.
Он тоже долго хлопал глазами, а когда открыл рот, собираясь
что-то сказать, я не очень вежливо прикрыл его затянутой в перчатку
рукой и приложил указательный палец к губам.
Он сразу все понял, даром что служитель культа, и мелко закивал
головой. Ну и славненько.
– Ты кто? – прошептал хрипловатым голосом оклемавшийся
поп.
Я подумал секунду, подбирая точный аналог, и так же тихо
ответил:
– Государев палач.
Он снова кивнул, но уже печально.
– Они же не ведают, что творят…
Я прервал его.
– Для начала я и сам пока не ведаю, что тут происходит.
Может, просветите?
Батюшка горестно вздохнул, оправил рясу, провел рукой по седым
волосам, огладил бороду и попытался было схватиться за крест,
которого не было. А не найдя его на привычном месте, поп вздохнул
еще более тяжко.
– Примерно с год назад, на Марью-великомученицу, разбудил
нас гром великий. Все, кто ходить мог, из домов повыбежали. Думали
сначала – ероплан рухнул, но потом на лугу узрили ямину огромную.
Ямина та водою из озера вначале напиталась, а потом все стихло.
Через какое-то время стали замечать, что в яме и озере вода стала
прибывать. Причем быстро. Тогда еще пьяный Киря полез в яму за
каким-то лешим и утоп. На моих глазах это было. Враз человека не
стало. Как дернули его на глубину. И сразу в воде будто кто молоко
разлил. Так мутно-бело все стало. Я тогда еще предлагал пару мин
бросить от греха. Не послушали, ироды. Потом вся эта бесовщина и
началась. Явления всякие, словно бы чудеса. – Он неожиданно
зло сплюнул на пол. – Прости мя, Господи! – и двуперстно
перекрестился. – Только от водяного этого чертовщиной за
версту несет. Дьяк у меня ночью поперся на берег, прости, Господи,
дурака, с иконой. Изгнать беса, стало быть, хотел. И пропал. А
через два дня этот водяной ликом стал ну чисто Христос с иконы
нашей, и заговорил словами дьяконовыми. Тот тоже, кроме «Жития», не
знал ничего. Я и так нашим остолопам, и этак! Да куда мне против
расчудес ентих. Тут и народишко, смотрю, вроде как умом тронулся.
Кто на озеро новое молиться ходил, те вовсе пить перестали. Ходят,
словно истуканы, а в глазах муть стоит. И по всем берегам словно
шелков моток размотали. Тоненько так, серебряно. Только кто на ту
нить наступил, прежним уже не воротился.