– Это не просто.
– За это мы вам и платим. Не думайте, что кроме вас никто больше не знает Данте. Меня не интересует соответствие академическим стандартам. Меня интересует успех у публики. У вас есть возможность попытаться оставить от Данте побольше. Если вам удобнее, называйте эту затею «по мотивам Ада». Было приятно познакомиться. За кофе я рассчитаюсь. Всего доброго, – всем своим видом Гоннор показывал, что разговор закончен. Но я не торопился.
К нашему столику подошел высокий сероглазый мужчина и нежно посмотрел на Гоннора.
– Гарри, познакомьтесь. Это Энни Папетти, наш режиссер.
– Вот он какой, наш Вергилий. Я думал, вы старше, – томно улыбнулся итальянец и подал мне руку.
– Я не Вергилий. Я его заместитель. Вергилий в Мадриде, – попробовал пошутить я и покраснел от рукопожатия. Оно было явно «со смыслом».
– Как печально, что эти невежды решили ставить Данте на английском. Может быть, вам удастся переубедить Тони. Гарри, вы говорите по-итальянски?
– Читаю, – ответил я и покраснел еще больше.
– Не может быть и речи, – лениво запротестовал Гоннор. – Если только мы не хотим прогореть. На итальянском будешь ставить «Паяцев».
– Очень жаль. «E caddi, come corpo morto cade»21, – печально улыбнулся Папетти, и я решил, что мне пора.
– Гарри, у вас три дня. Не стесняйтесь мне звонить. По любому поводу, – услышал я продюсерские наставления, уступая дорогу в проходе официанту – рослому негру в красной косоворотке с хрустальной миской осетровой икры во льду. Заказ долларов на триста. «Мог бы и меня угостить», – обиделся я уже на улице.
На мне висели два реферата слабоумных профессорских студентов, страниц по сорок каждый, статья про Абеляра, где, конечно, и кот не валялся, итоги литературного конкурса в «Русском бизнесе», а теперь еще и этот дурацкий сценарий, простите, либретто, в котором никак не меньше двухсот страниц. Единственное, что успокаивало – дантовский первоисточник я знал почти наизусть.
Ужас охватил меня позже, в сабвее, где-то между 23-й и 14-й станциями, когда я распечатал конверт и взглянул на либретто. Ни слова великого флорентийца я не нашел. Весь текст состоял из режиссерских комментариев к «Аду» на плохом английском.
Вот она жадность. Вот оно стремление заработать на невежестве. Собственно, всякая работа учителя замешана на двух пагубных страстях. Заработать на незнании ученика и возвести себя в ранг всезнающего гуру. Это очень правильно, когда учитель остается нищим. Богатый учитель – свидетельство того, что знания продаются. Я не хочу быть учителем. В идеале учителя должны становиться монахами. Или учить должны монахи. Впрочем, не те, которые стращали Галилея.