Она хотела целовать его и обнимать. И он как почувствовал, сдернул с себя и с нее колпаки, это точно был Макс.
– Руки, – между его поцелуями проговорила она, – руки развяжи…
– Подожди, я должен поставить свое тавро.
– Что?! Как лошади?! Прижечь? Опять?
– Да, тихо, тихо, лежи. Так было нужно, чтобы заставить твой организм работать по-другому, и символическое значение, что ты не убежишь от любви, а теперь я хочу отметить тебя, чтобы все знали, что ты моя, – он зачерпнул из миски белую тягучую мазь, и стал все ее тело обволакивать этой вонючей и тягучей гадостью.
– Что ты делаешь?
– Это чтобы ты снова меня захотела…
– Я и так хочу… Меня уже смазали.
– Я знаю, лежи. Сейчас ты должна сама себе поставить тавро. Лежи.
Ольга огляделась. В небольшой пещере, освещенной масляным светильником, на небольшом возвышении в большой глиняной миске тлели угли, это от жаровни шел такой аромат и на углях лежал какой-то предмет с длинной ручкой.
– Я должна себя прижечь?! Нет, нет, я боюсь.
– Это быстро. Ты ведь хочешь меня? Или я больше не коснусь тебя.
Он достал опасную бритву и наклонился над нею.
– А-а!
– Ты что кричишь? – удивился Макс. – Я выбрею твой лобок, чуть-чуть, маленький пятачок для моей метки.
– Зачем?
– Это знак, что ты принадлежишь Богу любви, ты его жрица, я выбрал тебя.
– Ты Бог? – заплетающимся языком спрашивала она.
– Да, я его посланник. Ты же знаешь, любовь жестока, я хочу, чтобы ты кричала от боли и все равно хотела меня.
– Я хочу, хочу. Зачем метка? – Ольга говорила лихорадочно, как в бреду, густой спертый воздух пещеры продолжал действовать как наркотик, она не понимала, для чего ее должны прижигать, ужасно боялась и хотела только одного, чтобы он снова ласкал ее. Мазь начинала действовать и во много раз усиливала желание. И когда Макс развязал ей руки и сунул дымящаяся тавро, она готова была прожечь себя им насквозь, лишь бы он опять приник к ней.
– Куда? Куда? – быстро спросила она, приподнимаясь.
Он направил тавро и она сделала это. Если бы он не отдернул вовремя ее руки, и не отбросил тавро, она бы искалечила себя. Новопосвященная жрица закричала и упала навзничь, а бог любви впитывал ее стоны боли и страсти. Он опять мазнул чем-то прохладным по ожогу и через минуту она уже забыла о боли и хотела только, чтобы он дольше любил ее.