Гримберт
поначалу пытался вслушиваться, но быстро потерял нить
повествования. Не потому, что рассказ Томаша оказался сумбурен
сверх всякой меры и был сдобрен плевками и ругательствами куда
обильнее, чем обычными междометиями. А потому, что ощутил в
подкорке что-то сродни тревожному зуммеру. Таким сигналом чуткий
«Золотой Тур», готовый ограждать своего хозяина от всех опасностей,
предупреждал о том, что в окружающем мире происходит нечто не
несущее прямой угрозы, но потенциально опасное.
***
«Серый Судья» не
имел столь развитой системы датчиков, кроме того, его куцый
электронный рассудок был слишком немощен, чтобы трактовать все
поступающие извне сигналы, всполошить его могли разве что
выпущенные по направлению к нему снаряды или всплески жесткого
излучения. Это не «Судья» сигнализирует об опасности, понял
Гримберт, ощутив неприятную испарину, это его собственное
подсознание отчего-то встрепенулось, ощутив что-то не доброе.
Закаленное в дворцовых интригах, отточенное в бессчетном количестве
заговоров, его подсознаниесвоей чуткостью могло бы поспорить с
самой совершенной механической системой тревоги. Вот и сейчас оно,
должно быть, уловило в окружающем пространстве что-то недоброе,
неправильное, угрожающее…
Гримберт
попытался оглядеться, не поворачивая башни, делая вид, будто
поглощен разглагольствованиями пьяного раубриттера. Небогатые
возможности периферийного зрения «Судьи» не давали ему хорошего
обзора, но то, что успел поймать взгляд, как будто бы не несло в
себе признаков опасности.
Шестой
молитвенный час, согласно принятой в Грауштейне литургии
молитвенных часов, относился к малым часам, оттого не сопровождался
торжественными службами, респонсориями и евангельскими песнями. Он
собирал в соборе лишь небольшое количество страждущих, оставляя
большую часть паломников, гостей Грауштейна, заниматься своими
повседневными делами или же участвовать в монастырской жизни
согласно своей квалификации и призванию.
Кто-то,
насосавшись монастырского пива подобно Томашу, горланил и клял
жизнь, запершую его в серых стенах. Кто-то бранился, проигравшись в
карты, кто-то испускал газы, чинил обувь или ковырялся в зубах.
Обычная чернь, лишенная привычного занятия, вела себя так, как
полагается обычной черни от Турина до Иберлингена, ничуть не
смущаясь соседством с чудом, которым еще недавно причастилась. То,
что на первый день вызывало в толпе благоговение и религиозный
экстаз, на четвертый – лишь зевки и озлобленный рокот, похожий на
шелест волн за стенами.