Измена. Верну тебя, жена - страница 14

Тема отстраняется чуть, смотрит на меня — серые глаза помутнели от удовольствия, но в них столько тепла, столько любви, что у меня перехватывает дыхание. Он целует меня в уголок губ, мягко, почти благоговейно, потом ложится рядом, притягивает к себе. Я кладу голову ему на грудь, слушаю, как его сердце колотится — быстро, сильно, в такт с моим.

Его кожа горячая, липкая, пахнет им самим — мускусом, солью, мной. Он гладит мои волосы, спутанные и влажные, и шепчет, уже тише, но так, что каждое слово врезается в меня:

— Ты моё всё, Анька. Без тебя я никто. Люблю тебя, слышишь?

Я улыбаюсь, прижимаюсь к нему ближе, чувствуя, как браслет холодит запястье, а его руки греют меня, как печка.

Тревога, сомнения — всё тонет в его голосе, в его близости.

Мой Громов — страстный, настоящий, тот, кто был моим первым и остался моим единственным.

Я засыпаю, счастливая, утыкаюсь носом в его шею, вдыхаю его, и думаю, что всё хорошо. Всё, как раньше.

Уважаемые читатели, приглашаем вас в еще одну историю нашего литмоба "Вернуть жену"

"Измена. Вернуть нельзя уйти"

7. Глава 6 АРТЁМ

Утро врывается в башку серым светом и запахом секса, что ещё висит в воздухе с ночи. Я просыпаюсь раньше Ани, лежу минуту, глядя на неё — она спит, уткнувшись носом в подушку, светлые волосы разметались по простыням, браслет на запястье блестит, как напоминание.

Грудь сжимается от чего-то тёплого, но тяжёлого.

Этот червь в груди — Катя, её взгляд, её туфля под столом — грыз меня, пока я не решил его задавить. И я задавил его… Анной. Вином, браслетом, её телом подо мной. Я хотел её до чёрта, хотел выжечь всё, что лезет из прошлого, и доказать себе, что она — моя жизнь, а не та сука, что много лет назад вырвала мне сердце.

Вчера я брал Аню, как в последний раз. Помню, как её кожа горела под моими руками, как она выгибалась, когда я вошёл в неё — тугая, мокрая, моя. Её стоны — тихие, хриплые — били мне в мозг, а её ногти царапали спину, оставляя следы, которые до сих пор саднят.

Я шептал ей, что люблю, что она моя, и это было правдой — грубой, живой, вырванной из нутра. Я хотел, чтобы она это почувствовала, чтобы знала: что бы ни творилось у меня внутри, она — моя. И когда она кончила, задыхаясь подо мной, а я следом, рыча ей в шею, я понял, что это был мой способ сказать: «Прости, Ань, я в дерьме...».