Он, наконец, отрывает глаза от бумаги и глубоко вздыхает.
— До конца сейчас быть уверенными мы не можем, анализы только ушли на диагностику, но… были ли прививки три дня плюс минус назад?
— Я не понимаю как… — шепчу я, качая головой: — Да, были.
Врач делает себе какую-то пометку.
— Какая?
— Вакцина ВПЧ… — на автомате выдаю и смотрю на него ошалевшим взглядом.
— Есть очень большая вероятность, что у вашей дочери редкая индивидуальная реакция на вакцину.
— Что… — ощущение, что я в другой реальности, я понятия не имею, что это значит и как это.
— Я сейчас постараюсь объяснить простым языком, — врач складывает руки в замок, а я часто моргаю, глядя на него, и нахожусь в какой-то прострации: — В медицине это называется цитокиновым штормом. То есть, это гиперреакция иммунной системы, при которой в кровь выбрасываются цитокины в чересчур большом количестве. То есть иммунитет вашего ребёнка как бы действует сейчас не во благо для организма. Иными словами, иммунитет не защищает. А как раз цитокины — это молекулы, управляющие иммунным ответом, и так как их количество превалирует, они уничтожают клетки и ткани.
Округляю глаза, если честно, половину слов я просто не понимаю, но старательно пытаюсь вникнуть. Слёзы наворачиваются на глаза, и я всё ещё с полным непониманием смотрю на доктора.
— Сразу скажу, что это лечится, более того, дети восстанавливаются гораздо легче и быстрее взрослых. Есть разные способы. Но сейчас мы должны до конца убедиться в том, что диагноз верен и уже после назначать план лечения. Ещё я очень рекомендую национальный центр здоровья детей, там есть отделение иммунопатологии и реанимации.
Карина рядом сидит совсем притихшая, а я стараюсь переварить. Киваю на всё то, что говорит врач. Потом я обязательно всё это изучу, и до конца разберусь.
— А к ней можно сейчас? — задаю остро интересующий меня вопрос.
Как она там одна совсем? Ей наверняка страшно, она ведь такая нежная девочка…
— Сейчас она пока в реанимации, — врач поджимает губы.
Киваю, утирая одиноко стекающую слезу.
— Мне от вас нужно согласие, — он начинает доставать бумажки, а я на автомате подписываю, пока перед глазами расплываются все буквы: — Здесь персональные данные, согласие на вмешательство и взятие биоматериала… Пока вы можете быть свободны, — выдаёт он в конце, а я резко отрываю взгляд от бумаг.