Девица по ту сторону визжит, будто её там не того-этого, а режут, честное слово.
― Вы её там жрёте или что?
Стоны превращаются в медленные, тягучие, усталые.
― Фальшиво! ― радостно заявляю. ― Вылезайте давайте уже, фаянсовый друг один, а нас много. Моя очередь!
Щелчок замка, наружу первым делом белкой выскальзывает весьма симпатичная брюнетка с идеальной укладкой волосок-к-волоску, будто и не шпилили её минутой ранее, недовольно щурит голубые глаза и, фыркнув гордой кобылкой, царственно шествует в зал. Ухмыляюсь гаденько. Ишь, цаца.
Оборачиваюсь, сталкиваясь с очень высоким мужчиной, ухмылка малость увядает. Задираю голову, рассматривая скульптурное лицо, в том смысле, что такие лица бывают только на барельефах: точёные, с широкими скулами, падающими на высокий лоб чёрно-пепельными непослушными прядями, но больше всего выделяются темные инфернальные глаза, в которых проскальзывают зелёные разряды. Маг, причём сильный. Чёрт, в туалет как-то уже перехотелось.
Альфа-самец насмешливо оглядывает меня сверху вниз и обратно, интересуется пробирающим вибрацией голосом:
― Юбки не загадили, пока ожидали?
― Ну, знаете ли! ― язвительно цежу. ― Внимание своей цаце уделите, не стойте, бегите, наверняка она вас сильно ждет. И воды ей, что ли, купите, чтобы горлышко после столь наигранных стонов прополоскать, а то, знаете ли, чревато так связки драть. Всего доброго.
Фурией проскальзываю мимо извращенца, случайно ударяясь рукой о его руку. Морщусь от боли, из железа он, что ли, сделан? И хлопаю створкой перед аккуратным носом под тихий мужской смешок.
― Уверен, у тебя бы получалось стонать подо мной куда убедительнее, ― очень тихо-вкрадчивое по ту сторону, чтобы слышала только я. ― Я бы с удовольствием это проверил, но спешу, змейка.
Ошеломлённо моргаю. Чего? И что ещё, блин, за змейка?! Язык режут колкие слова, вот только вслух не произношу, да и некому уже их говорить, – извращенец, судя по удаляющимся шагам, успел до того, как я бы высказала всё, что думаю на его счёт. Не бежать же за ним, чтобы доказать, насколько мне безразличны его замечания. Сьера Мортель слишком для этого горда. Серафима Кошевая, кем я до этого являлась, в особенности!
3. Глава 3
В уборной совершенно ничего не говорит о том, что в этом священном для всех людей месте кто-то предавался непотребствам, — стерильная чистота. С подозрением оглядевшись, задумчиво глянула на дверь, догадываясь: кое-кто особенно дерзкий просто играючи воспользовался своей силой. Надо же, какой чистоплотный попался на пути извращенец.