Несколько секунд тупо моргаю, напоминаю себе, что, несмотря на все презрение к этому мудаку, платит он действительно хорошо и вряд ли я найду что-то более выгодное, но нет… не могу. Я не рабыня!
— Правильно ли я понимаю, — веду плечами, вжимая пальцы в бедра, — это было не просьбой и даже не предложением, а просто приказом?
— Невеличкина, давай без драмы, ты моя помощница, так что, считай, на один вечер я тебя повысил…
— Да ты совсем охренел?
Я затыкаюсь, красная пелена быстро сходит с глаз, ее смывает холодная волна ужаса и осознания, что я только что подписала себе приговор. Но нахер его.
— Мы перешли на ты? — Раневский удивленно вскидывает брови.
— Да, мать твою, мы перешли на ты, — психую я еще больше от его насмешливой реакции. — Потому что мы не в офисе и ты сейчас не мой босс, чтобы раздавать команды!
— Напомню, рабочее время не окончено.
Я поворачиваюсь к нему и вскидываю ладони, наплевав на дефицит пространства.
— Так и верни меня в офис. Я не собираюсь никого из себя строить! Я устраивалась на должность помощницы, а не актрисы! И уж точно в мои обязанности не входит притворяться девушкой на вечер!
— Невеличкина, бля… — Он проглатывает последнее слово, явно сдерживая мат.
И ему дается это тяжело, судя по крепко стиснутым кулакам на руле.
Делает глубокий вдох и… мать честная, пробует повести себя по-человечески?
— Послушай… — Он хмурится, будто что-то пытается вспомнить. — В общем, давай без истерик. Я заплачу…
— Останови машину! — требую я, переходя на крик.
Вся его человечность сводится к тому, что все можно купить.
Боже, он невыносим!
— Прекрати истерить, тебе, блядь, ужасно не идет это.
— Мне все равно! Останови эту долбаную машину!
— Я не понимаю, почему ты ведешь себя как истеричка. Я же сказал, что заплачу. Сможешь купить себе еще какую-нибудь брендовую поебень или что ты там любишь. — Он делает небрежный жест рукой.
Вдох. Выдох.
— Единственное, чего я хочу, — мой голос подрагивает, — выйти из этой чертовой машины.
Раневский ничего мне не отвечает, но в образовавшейся тишине я могу уловить скрежет его зубов, когда он сворачивает на обочину.
С невероятным чувством облегчения хватаюсь за ручку, но меня останавливает жесткий голос:
— Выйдешь из машины — и подпишешь себе увольнение.
Я резко оборачиваюсь и встречаюсь с парой жгучих глаз на непроницаемом лице Раневского. Будто он уже наперед знает, что я никуда не денусь.