Многие, пожалуй, слишком даже многие предлагали ей уютный комфортабельный плен под вывеской содержанки, в поверхностности своей не понимая очевидной природы страстного увлечения. Именно так, ни о какой работе не шла речь там, где каждый второй грезил владением, а каждый третий – законным браком. Парадокс, но такого рода предложения часто следовали непосредственно за общим, так сказать, актом удовольствия, и какой-нибудь наивный бесхребетный дурак обязательно шептал ей потом наедине, что бросит всё, порвёт любые контакты с приятелями – вот этими сволочами, которые только что… Кретин, лучше бы он, в самом деле, порвал ей рот. Или хотя бы попытался. Проблема состояла в том, что рано или поздно всякий грубый любовник – ещё когда ей грезилось втиснуть наслаждение в узкие рамки морали – превращался из похотливого хозяина во влюблённого идиота, чем тут же убивал всякую мотивацию продолжать до краёв заполненный сопливой нежностью роман. Она тоже умела любить и делала это охотно, предпочитая всё же упиваться надругательством сильного, нежели покладистостью добровольного слабака.
Один такой до сих пор согревал ей постель, мучаясь то угрызениями совести, то ревностью, не по годам старея и получая за весь этот кошмар редкие, по настроению, сеансы «актуализации». Он был программистом, и, дабы окончательно его растоптать, вдумчивая девушка окрестила именно этим термином смесь шаловливого подчинения, затем наигранного бунта и, под занавес, откровенного уже помыкательства тем, что и в ярчайших своих фантазиях не смело подняться до хотя бы иллюзии мужчины.
Ибо презирать она умела не хуже. Как всякая женщина, умело драпируя нелицеприятное чувство подчёркнутой нежностью, слегка чрезмерной требовательностью и железобетонной приверженностью идеалам равенства полов. Трагедия состояла в том, что она была настоящей личностью, а потому и доказательства последнего в виде неустанного самоутверждения за счёт партнёра ей совершенно не требовалось. Компромисс в подобной ситуации немыслим: он, наплевать, как его там звали, или утверждал примат вожака стаи, или отправлялся на свалку бывших воздыхателей, годами забрасывая яркую вспышку прошлого безликими поздравлениями с Новым годом, 8 Марта, днём рождения и ещё каким-нибудь Днём Парижской коммуны. Тоска по «простому женскому счастью», безусловно, в её собственном понимании, сначала заставила перебрать десяток-другой сожителей, покуда с презрительной ясностью не встал во весь рост – к несчастью, в переносном смысле – непробиваемый факт: мужчина, покуда накачанный до предела тестостероном, ещё мог худо-бедно соответствовать ей в постели, но, избавленный от переизбытка семени, превращался в мягкотелую аморфную массу без признаков манящей решительности. Эти несколько часов, а случалось, и дней, покуда градус похоти не возвращался на желанный максимум, становились нескончаемой пыткой бытом, родительской заботой, до смешного не имевшей ничего общего с нежностью, жалобами и претензиями. Лишённые эмоции вожделения, этого предвестника страсти, пустые до колокольного звона к заутренней обороты стрелок на массивных наручных часах она не готова была отдать, и начиналась операция «второй-третий».