Всё рифмуется - страница 15
Шрифт
Интервал
Как серьгою дешёвою в ухе
у монашенки сирой горит,
придавая иссохшей старухе
и комичный, и жалостный вид.
Инородный – висит и не вянет,
притворяясь, что тут и зачат.
Но стыдится его притязаний
это дерево. В цвет кумача
наряжалась недавно гордячка,
горьковатым и тонким был вкус.
Ей не нужно нелепых подачек
и обиден под старость конфуз.
Но судьбой и ветрами прибило,
к ней насмешливый жёлтый цветок.
Он завянет… любимый… постылый…
В эту зиму мороз – так жесток…
*** (бабье лето…)
Бабье лето. Сентябрь. И туман по утрам.
Доставать ли забытое летнее платье?
Если верить глумливым кривым зеркалам,
лоск мой только годам набегающим кратен.
Нарушая все правила, скачут листки
под колёса, на красный – за осенью новой,
как мышата весёлые, прочь от тоски,
друг за другом, смешинками, слово за словом.
Их недолгая резвость, бессмысленный фарт,
всё не впрок. И, устав притворяться живыми,
затихают, уткнувшись носами в асфальт,
на обочине, в сизом забвении, в дыме.
Ну и ты, разумеется, не виноват.
Мне самой не нужны – ни закваска чужая,
ни шутливый намёк, ни настойчивый взгляд.
Просто зря ты сказал: «Я тебя уважаю».
2010
Надежда
Снег сыплет и тает, ты прячешь озябшие руки
и думаешь – вечность застыла под этим окном,
сейчас всё решится – иначе ты сгинешь в разлуке,
и этой расплаты ждут небо, деревья и дом.
Ах, эти влюблённые – просто наивные дети.
Она не придёт, и что толку упрямо стоять
и слать смс… Но, хоть я за неё не в ответе,
я буду с тобою, я рядом – опять и опять.
Я в каждой развилке и в каждом твоём повороте,
в молитвах и снах, и под дверью сижу у врача,
и прячусь в словах, и звучу в самой трепетной ноте,
и в точке, и в строчке, что надо с абзаца начать.
Чем дольше с тобой, тем я буду сильней и заметней.
Я в тяжести лет и в концовках прочитанных глав,
и в длинных гудках, и в коротких… И самой последней
покину тебя, лишь на крохотный миг обогнав.
2017
/к картине Елены Юшиной «Я тебя обязательно дождусь», пастель/
*** (меня ты узнаешь легко)
Меня ты узнаешь легко
в сумбуре роящихся улиц,
людской меня схватит поток
и выплюнет, как несъедобное.
Пальто мне всегда велико,
гримасой привычною хмурюсь
от новых и старых тревог,
да обуви неудобной.
Сквозь страны и через века
судьбы предписанием сложным,
виляя в случайностях дня,
на ощупь ступая впотьмах
идём мы друг к другу, пока
не станет однажды возможным,