Марина не ругала его за выпивку. Хуже: облучала холодным взглядом. Мол, бухаешь? Ну-ну. А я продала очередной уродливый стул и получила твою годичную зарплату.
Антон плюнул в лужу.
Прошел под бетонным колоссом без стеклопакетов и без определенной судьбы. Зыркнул на предателя-«вольво», магнитной таблеткой отворил железную дверь.
В подъезде властвовало гулкое эхо. Что-то чиркало между этажами. Будто там точили ножи или щелкали ножницами.
Чик. Чик. Чик.
Неспешно разъехались створки лифта. Антон ткнул в оплавленную кнопку с циферкой «пять». Пригладил волосы пятерней. В шахте взвизгивали лебедки. По зеркалу ползла зеленая муха, и Антон принял это за добрый знак. Скоро потеплеет. Полноценная, не календарная весна. Весной проще начинать все сызнова. Склеивать себя, как фрагменты раскоканной вазы. Пускай он не вернет товарный вид, но сможет наливать в восстановленный сосуд живую воду радости.
Вон даже восемнадцатилетние девахи до сих пор строят ему глазки.
Вспомнилась откровенно флиртующая Катя. Оброненная фразочка из арсенала соблазнительниц: «За меня уже не сажают».
Муха оттолкнулась лапками, замельтешила прозрачными крылышками и упорхнула вглубь зеркала. Антон пошарил взглядом, выискивая насекомое в кабине, но муха пропала. Свет лампы с трудом пробивался сквозь закопченный плафон.
* * *
– Марин? Ань?
В квартире, в которой он прожил четыре года – и где-то год из отпущенного срока был счастлив, – царила тишина. На кухне капал кран. Световая дорожка вытекала из спальни, делила надвое коридор. За ней лежал мрак, где старые вещи беззвучно проговаривали свои пыльные секреты: возможно, рассказывали о былом, о графьях и кухарках, о жгучей ненависти и всепобеждающей любви. В детстве родители возили Антона на дачу, и там стоял громоздкий бабушкин сервант. Касаясь облупившейся краски, Антон воображал людей, чьи судьбы были связаны с этим таинственным кладезем дохлых прусаков и щербатых чашек.
– Где вы все? Приютите странника.
Он выставил на кухонный стол бутылки. Клён, как скелет на ниточках, пританцовывал за окном. Марионеточные тени метались по кафелю. Антон вымыл руки, отмечая, что у каждого зеркала – своя, едва различимая манера отражать. Одни льстят вам, иные выставляют носастыми, ушастыми, толстыми или, наоборот, тощими. Врут, как опостылевшие жены, то заигрывая, то невзначай, между прочим, указывая на неприглядную правду.