– Что-то Люба совсем растолстела, ни в одно платье не влезет, только зря одежду покупали, – неодобрительно заметила мать, когда они всей семьей сели ужинать, расположившись прямо на улице, во дворе, по деревенскому обычаю, – Поменьше бы кормили, мама.
– Ребенок должен хорошо питаться, – недовольно огрызнулась бабушка, не понимающая моды на болезненную худобу, – к юности перерастет.
– А Наденька и кушает хорошо, и стройненькая. А Люба и от запаха еды поправится, такая конституция, – весело защебетала мать, уплетая вкусные бабушкины вареники с творогом, и игнорируя невразумительные оправдания, – Наденьку в модельное агентство отдам, хоть одна из дочерей в меня.
– Тю, придумала, – запротестовала бабушка, – Модельное агентство…
– Ничего Вы, мама, на понимаете, – перебила ее Татьяна, – Там такие деньги! Такие деньги! Вы таких денег отродясь не видели.
– Вырастет шалавой какой-нибудь, знаю я…
– Мама!
– Мы с Надькой обе вырастем шававами, – выпалила вдруг Люба на автопилоте, услышав знакомое слово. На мгновение шокированные заявлением взрослые оцепенели, и над столом повисло тревожное молчание.
– Лучше не нужно, Люба, – первым взял себя в руки отец.
– Почему? Ты же любишь шавав? – совершенно искренне изумилась непосредственная Любка, смешно округлив глазки.
– Та-а-к, – взбешенная мать побагровела до корней волос и со всего размаха швырнула вилку в тарелку со сметаной. Белые брызги полетели в разные стороны, в том числе и на папины брюки, – Ты и дитю про свои подвиги рассказываешь?! Кобель!
– Истеричка! – завопил отец, выпрыгивая из-за стола, – Невозможно пожрать без скандала! – и поспешно оттирая запачканную одежду салфеткой, побежал за ворота, подпрыгивая, как сайгак.
– Мама, я так не могу! Больше не могу! – запричитала истерящая ревнивица, испугав задремавшую на свежем воздухе Надьку, отчего та захныкала и снова отчаянно попросилась на ручки, – Ах, Наденька, отстань, иди к бабушке! Нет сил у меня. Никаких сил. Сейчас опять будет орать! Невозможно.
– Самогоночки пойду принесу, – решила бабушка авторитетно, тяжело привставая со стула, и поковыляла к погребу, стараясь щадить страдающие подагрой стопы. Минуты две спустя, она торжественно прошествовала к столу, бережно прижимая к груди прозрачную бутыль с мутной жидкостью, – Самогоночка лечит и душу, и тело. Пойдемте, дети, со мной в дом, я вам куколок дам, а мы с мамой поговорим.