оят и мизинцев пяти высших. На что они рассчитывают? Что
они задумали?
Что?
Что?!
Проклятье!!!
Она все еще умела быть быстрой. Она
все еще могла действовать мгновенно. В одну божественную
мимолетность она прозрела зловещий план низших. В долю ее она
поняла их замысел и уверилась в его реальности. В один миг она,
парящая в тишине, обратилась в холодное пламя и опалила сама собой
сразу и одного из тринадцати, и собственную тень. Растратила всю
себя на долгий и все равно неслышный для самой себя шепот.
Остановила одного и заставила действовать другую. Не дала
свершиться непоправимому – полному ритуалу жертвоприношения,
которое неминуемо исторгло бы ее из этого мира туда, где тишина и
голод нескончаемы.
И уже растворяясь и рассеиваясь,
рассыпаясь в пыль на долгие годы, продолжая пребывать в тишине и
голоде, она почувствовала и необъяснимую ненависть, и странную
непокорность собственной тени, которая была плоть от плоти она
сама, и смешанное с недоумением облегчение одного из младших умбра.
Он не хотел умирать. Они правильно рассчитали,но он не хотел
умирать. Они каким-то чудом изготовили ритуальные ножи и готовились
принести себя в жертву. Не на ее алтарь, а на алтарь ее проклятия.
Но он не хотел умирать. Она безошибочно нашла слабое место. Как его
зовут? Бланс... Пять высших и двадцать низших полудемонов. Двадцать
пять умбра. Двадцать пять точек опоры. Двадцать пять сущностей,
потому что от нее остались лишь рассеяние и тишина. Тринадцать из
двадцати пяти – большая часть. Больше половины. Безошибочный ход.
Но нет. Не удалось. И она все еще здесь. Она все еще здесь. Почему
же ее так беспокоит этот выживший? Что с ним не так?
Бланс-с-с-с-с-с-с...
***
Гледа, все еще юная девчонка,
пережитого которой хватило бы на долгую и трудную жизнь, проснулась
в холодном поту. Как и все последние дни, она лежала на войлочном
матрасе в затянутой грубой тканью повозке. Прямо под нею скрипели
колеса, впереди всхрапывали лошади и время от времени раздавался
отдаленно знакомый голос возницы, иногда хлопанье бича, но Гледа
оставалась в повозке. Даже до ветру ей удавалось выйти лишь ночью.
Днем она должна была довольствоваться раздобытой где-то Филией
ночной вазой. И Филия или Рит постоянно были рядом, но облегчение
Гледе приносили лишь слезы. Вот и теперь, пока странный сон
медленно улетучивался из ее памяти, она плакала. Смотрела на свои
руки и оплакивала отрубленные руки своего отца. Прижимала ладони к
груди, чувствовала боль в ранах, образовавшихся от вживленных в ее
тело камней, и оплакивала свое тело. Прислушивалась к прочим
ощущениям, которые казались ей чем-то вроде холодного пламени,
облизывающего ее нутро, и оплакивала саму себя. Вот и теперь она
была готова зарыдать от тоски и горя, но почувствовала на лбу
мужскую ладонь. Странно, почему не Рит и не Филия? И почему рука
перевязана? Неужели Скур?