. Решила, что и здесь ее тот противный старикашка настиг, который прохода не давал в родном отделении, хватая сухими насекомыми лапками за все подряд со словами: «Цыц, я из органов!»; вздрогнула: если стукнет про сегодняшнее – точно выгонят; вздохнула: что ж теперь – терпеть и не уворачиваться; повернула голову… и вот тут испугалась по-настоящему! Завизжала, выскочила из палаты… ну, дальнейшее понятно.
Прибежавший на ор врач обнаружил пациента вполне жизнедеятельным. Даже слишком – учитывая его долгое бессознательное лежание. Потому как первое, что он при виде врача произнес, было: «Ну чего, халат, вылупился? Тащи сигары, пузырь вискаря хорошего, закусон с запивоном сообрази и пусть девка вернется – не обижу». В общем, тут же взялся за старое. Будто не между жизнью и смертью находился долгое время, с уклоном в последнюю, а только вышел из санатория. Отдохнув и набравшись сил.
И главное, так он это убедительно сказал – пусть еще и не совсем членораздельно, что врач ринулся исполнять! И, лишь удалившись от палаты на приличное расстояние, вдруг опомнился: а куда это я, собственно?!
Но медсестричку все же пришлось вернуть – после всех обследований. Договорившись с ее непосредственным руководством. Потому что в противном случае оживший пациент пообещал рассовать в задние проходы руководства их отделения всю медицинскую аппаратуру, что имелась в палате, присовокупив к ней еще и фикусы из коридора. Невзирая на возраст, пол, должность, заслуги, государственные награды и научные звания. А аппаратуры там было много – большой и угловатой. Так что и без фикусов звучало весомо. И обследования показали – уже может, сил достаточно. Ну а что слов он на ветер не бросает, особенно угрожающих, – это как-то и так было понятно, само собой. Других сюда с такой помпой не привозили.
Оповещенные о радостном событии родственники – а у каждого здесь был свой информатор, так что весть до всей заинтересованной родни – актуальной и бывшей – долетела практически одновременно, – сначала сами чуть не впали в кому, во всяком случае, в первые мгновения испытали нечто близкое, а затем стали материться и пить успокаивающее. Каждый свое: с градусами и без. И лишь после этого те, кого весть настигла в столице и неподалеку, собравшись с духом и примерив перед зеркалом счастливые улыбочки, заторопились на поклон к воскресшему – убедиться лично и, если правда, если никакой ошибки, черт бы его драл, не произошло, всячески свое почтение засвидетельствовать.