«С солдаток, денег не беру». – Сурово повторял он. Наливали ему сразу полный, двухсотграммовый, граненый стакан, ставили на стол. Он подходил и говорил: «Спаси Христос». Пригнувшись, резко выдыхая, брал стакан зубами, приподымал над столом и поддерживая правой культёй, выпивал его весь, без остатка. Потом, аккуратно ставил на стол, уткнувшись носом в пустой рукав телогрейки у плеча, шумно занюхивал. Пока он проделывал фокусы со стаканом, хозяйка брала со стола сырое, куриное яйцо, ножом пробивала вверху дырочку и выковыряв скорлупки, подносила ему ко рту. Тот, выцеживал его до конца, пока не лопнет внутренняя плёнка, потом, он отпрянув, восклицал: «Хорошо…, „японский городовой“!». К концу дня напевался в «дымину», когда он чувствовал, что вырубается он, цеплял вожжи ногой, накручивал их на неё и падал в телегу на спину. Жеребец сразу понимал, что надо ехать к дому. Подъехав ко двору, «Самолёт» тихо ржал, жена председателя выходила и причитая, начинала распрягать лошадь. Потом отводила коня в стойло, стаскивала председателя с телеги и всё, причитая, тащила его на себе, в дом. Это повторялось почти каждый день. Все бабы на селе всё равно считали её счастливой. Муж её, хоть и без рук, зато вернулся живой с этой, всех и всё, пожирающей войны. В селе, уже многие семьи, получили похоронки.
В доме Кузьмича была слышна ругань, шум. Ребята подошли к окнам и стали прислушиваться.
«Не ходи Макарушка, не ходи Богом тебя молю». – Плача просила жена Кузьмича.
«Всё равно добьюсь». – Орал Кузьмич. Слышно было, как в избе заплакал ребёнок.
«Бронь, бронь, на хрена мне эта бронь. Люди там жизни свои кладут, а я тут, на тракторе катаюсь». – Продолжал орать он. «Ты, нам здеся… нужён, мать их…». – Передразнивая кого-то, не унимался Кузьмич.
«Пошли отсюда». – Тихо сказал Ванька.
«Не…, давай зайдём, за муку же». – Возразил Володька. Он тихо постучал по двери петлёй пробоя. В избе замолчали.
«Заходь. Ну, кто там?». – Зло прокричал Кузьмич. Ребята, прошли через сени и осторожно, открыв дверь, вошли в горницу. В избе было жарко натоплено, пахло тимьяном, мятой и хозяйственным мылом. В углу у кровати на низенькой скамеечке, которую используют для дойки коров, сидела бабка, она ногой, нажимая на деревянную педаль, раскручивала колесо прялки, руками, растягивала и выравнивала шерстяную нить, накручивая её на веретено. Прялка ритмично постукивала. Рядом сидела пушистая кошка, вся чёрная, только на мордочке белая полоска по носу и чуть шире между глаз. На груди белая манишка, кончики лап, тоже белые. Кошка, видно прошлась по мокрому полу и теперь, вылизывая передние лапы, умывалась. Жена Кузьмича, тётка Наталья мыла детей, босая, в коричневой юбке с зелёной оборкой по низу, мужской рубахе, косоворотке и клеёнчатом переднике, с покрытой головой, белым платком, завязанным на узел сзади, под волосами. Посреди горницы на двух табуретах, стояло оцинкованное корыто, на половину заполненное водой с мыльной пеной. В корыте сидела младшая дочка Кузьмича, мать мыла ей голову, Варька – старшая, красавица девка семнадцати лет, поливала из липового ковша. Варька была в летнем простеньком, ситцевом платье, тоже босая, на голове, узлами вверх, повязана васильковая косынка, из-под которой выбивались чёрные, как враново крыло, мокрые, вьющиеся волосы. Платье намокло и прилипнув к упругому животу у пупка и ниже где завлекательно темнело, не скрывало девичьей красоты. Когда Варька поливала двухлетней Клаве на голову, та смешно ахала открыв рот, жадно хватая им воздух и закрыв глаза, часто, часто махала ручонками. На лавке вдоль окон сидели уже помытые, в белых платочках и с чистыми, розовыми лицами. Крайний с лева сидел Петька, одноклассник Ваньки и Володьки, увидев ребят, он стал стягивать с головы платок.