…Целый день мы суетились на Невском – всюду витрины, двери, озабоченные лица; серый снег на тротуаре и с неба; шипение автобусов и гарь; все невесомо, и все в тени от вавилонской башни.
Наконец, выбрались на свободу – проходными дворами к пустоте старых улиц; долго курили на скамейке в чудном и молчаливом саду. Натка изредка поглядывала на часы, боясь опоздать в театр; но здесь совсем недалеко – два-три квартала. Она впервые в Петербурге…
Я мну пальцами в кармане билеты, и что-то говорю о поэзии; весь город – поэзия; вековая строгость и грандиозность старых стен.
Уже вечер. И все становится неестественным и воровским; и в черных подворотнях уже чудятся острые ножи. Мы прибавляем шагу; Натка держит меня под руку – ей все же несколько не по себе в этой навалившейся пустоте, и она хочет быстрее попасть в теплое фойе, сдать в гардероб свое коричневое пальто и пройти в зал.
Я снова закуриваю – привычка: идти по улице и курить…
Улица пустынна и мертвенно бледна; но вот впереди, из арки, вышел щупленький старикашка и, словно споткнувшись, покачнулся и вдруг повалился на стену…
Вот, ему уже хорошо и на сегодня предостаточно; он сполз на тротуар и затих. Затем, словно услышав наши шаги, завозился, пытаясь подняться; мы прошли мимо…
Но вдруг Натка остановилась – ей показалось, что старик вовсе не пьян.