Так вот, едва господин Остерман задремал и газета «Известия» нечаянно выпала из его рук, в вагон вошли вышеуказанные. Передвигались они довольно медленно, потому что неимоверно тряслись и брызгались слюной и еле-еле угадывали в проход между сиденьями. Бывший царский советник смотрел на них во все глаза и не мог понять – происходит ли это на самом деле, или его безнадежно сморил сон; однако господин Остерман успокоил себя тем, что у здоровых людей не бывает галлюцинаций – они бывают только у детей и у наркоманов, последним вообще чудится всякая всячина и от этого они весело смеются. В конце концов, он решил, что это – туристическая группа каких-нибудь туземцев, приехавших подивиться сокровищами Эрмитажа; а тряслись они от того, что замерзли – за окном кружился снег, и господин Остерман сокрушенно вздохнул по поводу своей легкой одежды, натягивая при этом посильнее свой чепчик.
Самым ловким из них оказался профессорского вида старик – он добрался до господина Остермана и стал раскланиваться; а остальные тем временем столпились у входа и стали падать друг на дружку. Взгляд у бывшего советника был несколько недоуменным и отчасти недоброжелательным, но все равно он вежливо наклонил в ответ голову. Старик не заставил себя долго ждать и назвался господином Паркинсоном, на что господин Остерман некрасиво хмыкнул, но тоже представился. Господин Паркинсон предложил ему поменять чепчик на кепку, но господин Остерман деликатно отказался, ибо терпеть не мог кепок, считая их дешевой атрибутикой столичных денди.
Потом господин Паркинсон затараторил, и из всей его тирады советник понял лишь то, что трясущиеся люди, загромоздившие весь проход, – это труппа некоего театра, который славен только тем, что делает все просто так, а господин Паркинсон, стало быть, – режиссер этого театра, самый простой режиссер на свете. У него был толстый нос и густая борода, и одет он был в спортивный пумовский костюм, отчего чувствовал себя неотразимым. В молодости он был премьер-министром Объединенного королевства Великобритании и Северной Ирландии, но потом его деликатно попросили. Говорил господин Паркинсон очень медленно, напевно растягивая слова, и бывший советник удивился, почему до сих пор его не приняли ни в одну балетную студию – трясся он очень даже правдоподобно; между прочим, господин Остерман все время норовил потрогать господина Паркинсона, чтобы убедиться в истинности его существования. Однако бывший канцлер Германии ловко изворачивался, и Остерман подумал, что он поступает не совсем корректно, влекомый своей навязчивой идеей.