– Отчего ж не пойти навстречу хорошему человеку. Любовь‑то
она всякие штуки подвернуть норовит, – сержант сунул руку с
тем, что дал ему Винсент, в боковой карман. Обратно рука вернулась
уже пустой. – Только как возвращаться‑то будете, меня
покличете. Торай меня зовут. И учтите, что в пять у меня смена…
– Не переживай, – Винсент хлопнул его по плечу. –
Раньше обернемся.
– Я б не обернулся, коль такая оказия выдалась, –
хмыкнул стражник и, развернувшись, направился к привратной
караулке.
А Винсент в три шага вновь оказался рядом со мной и слегка
подтолкнул в плечо, безмолвно говоря, что надо поспешить.
– Что ты ему сказал? – полюбопытствовала я, выходя за
ворота.
– Да так. Ничего. Что, мол, очаровал тебя, заезжую, а в
гостинице муж твой пьяный остался. Вот и хотим мы за городом
воздухом свежим подышать, да на звезды посмотреть. Романтично.
Вдвоем.
Я хмыкнула. Объяснение он и впрямь подобрал хорошее.
А потом мы направились по растоптанной дороге в сторону темной
полосы леса, за которую садилось солнце.
До леса было недалеко, но Винсенту явно требовалось что‑то
подготовить, так как темп он задал немаленький. Что именно –
спросить возможности не было. В попытках примерить шаг к его
широкой поступи мне приходилось почти бежать.
Пока шли по дороге, это было еще терпимо. Куда хуже стало, когда
мы свернули в подлесок. Я всегда считала, что хуже теплого
коровьего молока с пенкой быть ничего не может. Путь в платье по
ночному лесу убедил меня в обратном. Казалось, каждая проклятая
ветка росла здесь именно для того, чтоб зацепить меня за подол или
запутаться в волосах. А уж если совсем повезет, то ткнуть прямо в
лицо. Я сердито шипела, загораживала лицо руками и с каждым шагом
все больше понимала, что тоненький ситец этот поход не переживет. И
по возвращении, скорее всего, его надо будет просто выкинуть.
«Если я вернусь…»
Короткая, резанувшая сознание мысль, заставила сердце сжаться в
дурном предчувствии. Однако сразу после этого по ногам больно
хлестнула сырая ветка. Паника, не успев толком возникнуть, вновь
сменилась раздражением и досадой. Вот почему я не надела брюки,
а?
А Винсент все не сбавлял шаг. Причем его почему‑то ветки не
трогали, со злобной радостью отыгрываясь на одной мне. Вот где
справедливость, а?
Да, да, да! Я жалела себя. И с каждым новым ударом очередной
ветки, жалела все сильнее.