В тот вечер отец впервые вспомнил про дядю Рудольфа. Дядя Рудольф уехал их России в 1986 году и обосновался в Ольденбурге. Потом отец заговорил про свою сестру, которая потерялась во время войны на лесоповале где-то в Чернореченске. Ушла к реке и не вернулась, а её муж каким-то образом после войны оказался в Южной Саксонии, честно и много работал, потом купил там небольшое имение, и через несколько лет стал довольно состоятельным человеком.
Дядя Рудольф впервые написал нам в девяносто первом году. Я читала его письмо и видела, как мама плачет от счастья. Вероятно, она была довольна тем, что сейчас мы в этом мире не одни. Где-то очень далеко у нас есть близкие люди, которые думают о нас.
Потом мы с папой весь вечер писали ответ на это письмо. Не знаю уж, как это у меня получилось: в институте я изучала английский, а немецким занималась самостоятельно на факультативе, но дядя Рудольф вскоре написал нам ещё раз. В этом втором письме он уже пригласил нас всех в гости, обещал показать родину предков, что называется, во всем блеске от Одера до Дуная. Папа сразу же уцепился за это предложение и при любой размолвке с мамой стал повторять, что если она не перестанет его пилить – он завтра же соберет вещи и уедет в Германию или еще куда-нибудь к черту на кулички. Но всерьёз о возвращении на «Родину» он заговорил только после гибели Александра, и когда он впервые обронил это слово Родина, глаза у него били очень грустные, и растерянные, как будто он боялся чего-то. Мы ведь прекрасно понимали, что в далекой Германии нас ждет совершенно другая жизнь. Совсем не такая, к которой мы привыкли. Дядя Рудольф работал там обыкновенным ремонтником в каких-то заштатных железнодорожных мастерских, к тому же у него было четверо детей. Так что мы могли рассчитывать только на собственные силы, которых у отца и матери было, понятное дело, уже немного. Правда бабушка Марта, когда была жива, вспоминала иногда, что в земле Баден – Вюртемберг есть прекрасное местечко возле Дуная, где в небольшой деревушке жили её богатые предки, у которых был большой каменный дом и много земли. Но мы о них ничего не знали. Живы ли они ещё или умерли? Ведь так много времени прошло.
В общем, чем ближе подходило время отъезда – тем всё чаще я думала о брате. Мне очень не хватало его именно сейчас. Я много раз пробовала представить, что же произошло с ним в тот роковой вечер, и не смогла выстроить до конца ни одной сколько-нибудь завершенной картины. Мне и сейчас вспоминаются только отдельные эпизоды из его короткой, стремительной, ускользающей жизни, – какие-то неожиданные реплики, жесты, лица его друзей. Но все это никак не складывается в целостную картину. Я понимаю, что всё это не то – неглавное, несущественное. Ведь до сих пор никто не знает, кому понадобилась его смерть? Кто спланировал и осуществил всё это? Поэтому лучше я начну издалека. С той минуты или с того дня, когда все мы вдруг почувствовали, что живем в другой стране, когда все мы оказались на распутье, перед выбором, скорее обремененные, а не обрадованные свалившейся с неба свободой. Это произошло зимой девяносто третьего… Я хорошо запомнила этот вечер. Особенно тот момент, когда брат сказал, весело блестя глазами: