– Но теперь всё нормально. Я справился, – Мирон ответил на незаданный вопрос. – Бесит меня только одно. Зачем обманывать? Ну расстанься ты со мной – и вперёд.
– Порода такая.
– Да нет там никакой породы. Просто сука, – подытожил он и нахмурился.
Ближе к полуночи, изрядно пошатываясь, мы вышли из ресторана и направились на набережную подышать свежим воздухом. Конечно же, это всего лишь фигура речи, никакого свежего воздуха в августе в Волгограде не найти даже с наступлением темноты.
Мы брели по неровным асфальтовым дорожкам вдоль аллеи обрубленных тополей. Жёлтые фонари горели тускло и безрадостно. От скамеек, забитых тёмными силуэтами, доносился приторно-сладкий запах сигарет. По лицу стекал липкий пот, и я осторожно смахивал его ладонью и вытирал влажную руку о джинсы. От духоты и алкоголя волнами накатывала тошнота. Я чувствовал себя так, будто меня посадили в бочку и выбросили в открытое море. Сдерживая позывы к рвоте, я дышал носом и задирал голову вверх, непостижимым образом пытаясь освежиться.
Всё чаще мы ловили на себе косые взгляды полицейских, патрулировавших набережную. Хотя шли мы в основном молча, наше состояние выдавала нетвёрдая походка. Пора было убираться восвояси, и Мирон вспомнил об уютном баре недалеко от центрального рынка, куда мы иногда захаживали в студенческую пору. После двух литров пива и нескольких стопок травяного ликёра выпивать мне больше не хотелось, но перечить человеку, пережившему измену и развод, я не посмел.
Пока мы ковыляли по пустынной центральной улице, Мирон вернулся к главной теме вечера.
– В общем, такие дела, – сказал Мирон, проглатывая окончания слов. – В субботу у неё свадьба, в Питере. Надо нам успеть добраться туда и всё сделать.
– Не понял, – я икнул и наморщил лоб. – Почему в Питере?
– Она выходит за какого-то бородатого программиста. Такого, знаешь, пухлого хипстера. Вот он из Питера.
– А как же фармацевт?
– А, тот… – Мирон устало махнул рукой. – Это уже перевёрнутая страница её биографии. Нас, рогатых, много.
Я попробовал свистнуть, но вместо этого издал неопределённый жалобный стон.
«Почему Мирон делает вид, что я уже согласился участвовать в этой авантюре?» – думал я и прислушивался к тому, как гулко ухало сердце.
В тесном баре без вывески, где помещалась лишь стойка и винтажный музыкальный автомат, мы опрокинули по бокалу виски, отчего фоновый шум в ушах стал ещё громче. Мирон вяло пытался справиться с ярко подсвеченной машиной, но поставить «хорошую песню» не получилось. Мы вышли из бара и вскоре забрели в тёмный тихий дворик, заставленный автомобилями, где уселись на скрипучую карусель на детской площадке. Это последнее, что я помню о том дне…