– Quae finis КОНЕЦ КАКОЙ ЖЕ, aut ИЛИ, quod stipendium ДАНЬ, manet me НАЗНАЧИШЬ МНЕ? Effare: СКАЖИ; luam КОГДА Я, cum fide ЧЕСТНО, jussas poenas ПЕНИ ВЫПЛАЧУ[40].
Священник, который слушал с гримасою критика и по причине своей глуховатости не заметил многозначительного намека на некие обстоятельства, прозвучавшего в голосе Стефана, при произнесении последним перевода на родной английский, молвил ему нерешительно:
– Кстати говоря, мистер Смит – я знаю, вы извините мое любопытство, – хотя вы дали толкование на удивление точное и близкое, то, как вы произносите латинские слова, кажется мне немного диким. Разумеется, когда мы говорим на мертвом языке, произношение не играет большой роли; однако произношение ваше и долгота звука звучат для меня гротескно. Я сначала подумал, что вы приобрели свои особенности в каком-нибудь колледже на севере Англии, но долгота звука свидетельствует об обратном. Я собираюсь спросить у вас следующее: вероятно, ваш учитель классических языков был из Оксфорда или Кембриджа?
– Да, он был из Оксфорда – член братства Святого Киприана.
– В самом деле?
– О да, в этом нет ни малейших сомнений.
– Самая странная вещь, о которой я когда-либо слышал! – воскликнул мистер Суонкорт, вытаращив глаза от изумления. – Чтобы стать учеником такого человека…
– Лучшего и умнейшего человека во всей Англии! – закричал Стефан с восторгом.
– И то, что ученик такого человека говорит по-латыни так, как вы, это превосходит все, что я когда-либо знал. Как долго он учил вас?
– Четыре года.
– Четыре года!
– Это не будет так странно, когда я объясню, – поспешил сказать Стефан. – Это было сделано вот как – по переписке. Я посылал ему выполненные упражнения и переводы с классических языков дважды в неделю, и дважды в неделю он присылал мне их назад исправленными, с разъясняющими заметками на полях. Так я выучил греческий и латынь до того уровня, на котором теперь их знаю. Его нельзя винить в том, каково мое произношение. Он никогда не слышал, чтобы я цитировал ему хоть строчку.
– Сюжет для романа и пример безграничного терпения! – воскликнул священник.
– С его стороны, а не с моей. Ах, Генри Найт – один на тысячу! Я помню, как он как-то раз беседовал со мной на эту же тему, насчет произношения. Он говорил, что, к его глубокому сожалению, видит, что наступает время, когда каждый будет произносить слова так, как ему больше нравится, и станут считать, что и так звучит не хуже; что эра разговорного языка уходит в прошлое и наступает эпоха письменного общения.