Мечтаю о поколении, для которого слово «человек» будет оскорбительным.
Мы были едва знакомы, и она предложила мне себя. Но после её рассказов о своих проблемах я невольно принял роль проповедника. Стоит ли говорить, что до её предложения дело так и не дошло: невозможно выйти из храма и завернуть в бордель.
Чем больше хожу в театры, тем сильнее презираю театральную публику. Воздух так насыщается снобизмом и самодовольством, что становится невозможно дышать.
Самоубийство – непозволительная роскошь для меня. Мне ещё нужно оплакать слишком многое.
Семя мудрости взрастает только на засоленной земле. К тому же это единственное семя, способное на ней взойти, и единственная почва, из которой оно всходит.
Молодость – пора ошибок, старость – пора сожаления. Молодой, полный сожаления, стареет раньше, чем старый, но готовый для новых ошибок человек.
Писать для меня – все равно что выташнивать мысли. Это не удовольствие, это прямое следствие недомогания.
Все мы носим траур по несбывшимся мечтам и надеждам. Для нас они куда реальнее других людей, потому что было время, и мы ими жили, утешались ими так, как не смог бы утешить нас ни один другой человек. Мы долго их консервировали, солили и перчили по вкусу, но оказалось, что это всё было зря. В конце концов так можно сказать про что угодно, от возникновения вселенной до выбора носков: «зря».
Слишком многое в жизни опирается на чудовищную предпосылку, что людям вообще хотелось бы жить. Имей они возможность оценить другие перспективы, я уверен, они бы удивились, что кто-то вообще может сознательно предпочесть рождение.
Никому не повезло не родиться. Грустно и смешно.
Моё мировоззрение – сундук с бесконечным двойным дном. Сначала я верил в Бога, потом отрёкся – следующее дно. Я верил в гуманизм, искусство, всю прочую чепуху – следующее дно. Перестал в это верить, потерял веру в ценность жизни как таковой – следующее дно. Нашёл в жизни эстетический смысл и своеобразную глубину – следующее дно. Снова перестал доверять жизни и ударился в пессимизм – следующее. Последние две фазы у меня зациклены, они дополняют друг друга, как инь-ян. К этому можно и свести всю жизнь – постоянное пробивание дна.
Больше всего в Камю меня удивляет то, что его абсурд не чёрного цвета безысходного отчаяния, а золотистого цвета алжирского солнца. И всё же его оптимизм этим же солнцем и ослеплён.