– Горе – то, какое, горе, – раздался у входной двери голос тети Оли и тети Ани – они завывали в унисон.
– Будто проклятие какое-то, – заметила тетя Оля.
Мама, рыдая, лишь кивала головой. Она была в ужасном состоянии – истеричном, почти сломленном – ее руки, голова, тряслись, лицо посерело. Моя мама выглядела еще хуже, чем тогда, когда умерла бабушка. Казалось, еще чуть – чуть, и ее хватит сердечный удар. Я, застывшая от ужаса, не могла пошевельнуться – просто приросла к месту. Что делать, как быть?
– Бедный ребеночек, – запричитала тетя Аня, – а что случилось? При родах погиб или еще в утробе?
– Вот так беда, три гроба у вас, – качая головой, произнесла тетя Оля.
Внезапно, три пары глаз устремились на меня – мама, тетя Аня и тетя Оля. Они смотрели как-то странно, непонятно, но дрожь страха прошлась по моему позвонку, когда я, наконец, поняла, что значил их взгляд – они, сами того не осознавая, передали в нем свое опасение, что следующей жертвой будет моя дочка. Будто эта волна горя зацепила не всех, и пришел и наш черед. Словно этих трех смертей было недостаточно.
Я была слишком чувствительна, слишком ранима и уязвима – особенно теперь, беременная и без Тимура.
Я инстинктивно обхватила свой вмиг окаменевший живот руками, пытаясь защитить мою дочь, сберечь ее жизнь. Мои ноги задрожали, сердце, до этого словно замершее, начало бешено стучать – все громче и громче, оглушая, истощая и без того мое ослабшее тело и разум. Меня замутило, и мне показалось, что я упаду в обморок.
– Камила? – позвала то ли тетя Аня, то ли тетя Оля.
– А? – сорвалось с моих пересохших губ. Чья-то рука коснулась моего левого плеча.
– Говорю, на похороны к отцу с кем поедешь?
Я попятилась назад и уперлась спиной в кого-то из братьев – никто другой не смог бы стоять столь близко ко мне. Мой живот снова сжало тугим обручем – и я еще сильнее обняла его.
– Я не поеду, – выдохнула я.