Ни слова в ответ.
– Что он сказал?
Александр покачал головой.
Я бросилась к малышу и, убрав налипшие пряди с бледного лба, прошептала:
– Птолемей…
Кожа и вправду горела сильнее прежнего. Один из синих глаз медленно приоткрылся.
– Селена…
Младший брат вложил мне в руку крохотную ладошку. По моим щекам побежали горячие слезы.
Следующие три дня мы с Александром неусыпно бдели возле его кровати. В то время как Октавиан трапезничал на палубе, нам было не до еды. Когда моряки радостно закричали о добром предзнаменовании, увидев у борта играющих дельфинов, мы даже не вышли полюбоваться. Птолемеев осталось трое. Теперь мы были одни в целом свете.
Несколько раз на дню заходил Агриппа с подносами, полными фруктов. Когда лекарь велел забыть о надежде, он сам отыскал на судне одного из рабов, изучавшего медицину в родной Македонии.
– Эти дети нужны будут Цезарю во время триумфа, – сказал Агриппа. – Исцели мальчишку, и получишь от меня сотню талантов.
Однако даже за такую цену, которая обеспечивала ему свободу, македонец не мог ничего сделать. Разочарованный полководец швырнул ему на колени увесистый мешочек с золотом.
– Забирай!
– Но его уже не вылечить, хозяин. Мальчик очень болен.
– Все равно забирай и вон отсюда!
Тот поспешил удалиться, пока господин вдруг не передумал, а я закрыла лицо руками.
– Захлопни дверь, – велел Агриппа. – Октавиана слишком легко заразить. А вас двоих мы переселим в другую каюту.
Увидев, что мы собираемся возразить, он еще жестче прибавил:
– Цезарю вы нужны живыми.
В конце концов, это уже не имело значения. Новую каюту еще только предстояло найти. Тем временем Птолемей застонал. Я держала его за крохотную ладошку, и когда боль становилась нестерпимой, он крепко сжимал ее в кулак и так истово жмурился, словно хотел бы выдавить из глаз целый мир. Мальчик не ел и не пил. К утру его тельце вытянулось и застыло на шелковых простынях.
– Птолемей, – прошептала я.
Братик не шелохнулся.
– Птолемей!
Александр начал трясти его за плечи.
– Проснись! Мы почти приплыли. Проснись!
Даже ложь не заставила малыша открыть глаза. Александр заплакал, а на меня вдруг напало какое-то оцепенение. Может быть, Птолемеи действительно прогневили богов. Может быть, Юба прав и все мы умрем по капризной воле Фортуны.
Отодвинув налипшие на лоб кудри братишки, я медленно разжала ему пальцы – пусть наконец отдохнут – и прошептала: