Тело светится юностью, оно прекрасно.
Но Маленькая Девочка Внутри мотает головой и заявляет, что ты толще и уродливей всех на свете.
И тогда ты начинаешь питаться только воздухом, и тело твоё от воздуха становится таким лёгким, что ты взлетаешь. Учительница кричит:
– Скорую! Ребёнок потерял сознание.
Скорая – это проваленные носилки, вроде гамака и серое одеяло, которое кусает и колет твои прозрачные ноги, Скорая – это длинные трубки, ещё более прозрачные, чем твои ноги, а на концах трубок – блестящие иголки, ещё более колючие, чем дурацкое одеяло.
Скорая приезжает, чтобы вернуть тебе потерянное сознание, а на самом деле, помешать тебе летать, и это навсегда.
Вагон несётся сквозь чёрный туннель, покачивается на поворотах. Люди возвращаются домой. Мне очень хочется верить, что все они – хорошие и добрые. Что никто из них, придя домой, не ударит своего ребёнка. Что их дети не попадут на три месяца в больницу из-за того, что хотели летать и потому однажды перестали есть.
– Не надо о грустном, – всхлипывает Агатка. – Я же тебя просила. Давай лучше про лето.
– Почему про лето?
– А это отличный способ – когда грустно – думать про лето. Ты тоже про это знала, но забыла.
Лето. Лето – это солнце, а на солнце я всегда расцветала, будто груша. Румянилась, округлялась, гладила себя по тёплым бокам, смутно догадываясь, что шелковиста и…
– Точно, – спохватываюсь я. – Было такое дело. Как хорошо, что ты мне напомнила.
– Я теперь всегда тебе буду напоминать про хорошее, – и она трётся носом о мою щёку.
– Почему же ты раньше не приходила?
– Раньше ты справлялась сама.
– А сейчас?
– А сейчас тебе нужна помощь. Как мне – тогда.
– Тебе? Тогда? Когда? Ах, ну да. Понимаю. А ты… – не решаюсь спросить я.
– Ты хочешь знать, получала ли я эту помощь? – Агата поднимает на меня лицо, смотрит виновато. Наконец-то я могу её как следует рассмотреть. Пигалица. Так, бывало, называла меня бабушка. Пигалица и есть.
– Видишь ли, чтобы получить помощь, её надо попросить, рассказать – что не так. А есть вещи, про которые маленькие девочки рассказать не могут – вот хоть умри, тогда приходится справляться самой.
Освобождается место, я сажусь, Агатка возится, устраиваясь поудобнее, кладёт голову мне на плечо.
От её кудрявых волос, от всего её детского тела, пахнет цветущим лугом. Маем. Золотым шмелём.