После абсолютной темноты коридора в кухне ей показалось даже светло. Желтые лучи ближайшего уличного фонаря, пробившиеся сквозь листву, пятнами падали на раковину. Трясущимися от обиды руками она открутила кран, помыла лицо и руки, смахнула мешающие видеть слезы. Стоя поочередно то на одной ноге, то на другой, обтерла полотенцем ступни, чтобы не поскользнуться на обратном пути, отполоскала полотенце и тем же путем, скользя по стене свободной рукой, заторопилась назад.
Стащив с мужа заляпанную майку, Маша обтерла ему лицо, предплечья и грудь, потом снова, уже более уверенно, смоталась с чайником за водой, положила холодное полотенце ему на лоб и стала ждать, пока он, измученный спазмами, не придет в себя. Еще через четверть часа Андрей с трудом поднялся, откинул назад разметавшиеся, слипшиеся волосы, принес из кухни пустое ведро и совком убрал с пола остатки вчерашней трапезы. Закончив эту работу, он выстирал испорченное полотенце, им же тщательно вымыл каждый уголок терраски и, вздохнув, сел отдышаться. А Маша, радуясь уже тому, что не проснулся мальчишка и что никто не видел ее в коридоре, снова отправилась на кухню приводить в порядок свои свадебные туфельки.
Вернувшись с кухни с мокрыми, причудливо скрученными туфлями, Маша набила в них какие-то свои тряпки, чтобы к утру они совсем не свернулись в клубок (никаких газет вокруг не было), и поставила их в уголок просушить. Честно говоря, при такой влажности никакой надежды, что до завтра туфли просохнут, не было. «Ну и ладно, – подумала Маша, – может, хоть на ноге растянутся». Она придвинула к окну табуретку, села и оперлась локтями о подоконник. Все равно сон окончательно пропал, к усталости прибавилась тупая головная боль. Тяжелый запах медленно выветривался в ночной духоте, обволакивая ее и пробуждая чувство отвращения, даже омерзения к этому жуткому дому. Ей по-человечески было жаль этих несчастных людей, до слез, до какого-то невыразимого отчаяния жалко своего Андрея, своего Мистера Х, своего несчастного Ромео.
Ей было обидно за мужа, за испорченный вечер, за нерадостную встречу, но обиднее всего ей было за свои дивные, бесповоротно испорченные туфли. Как она утром их наденет, если они так скукожились, свернувшись почти подковой? Кажется, они стали вдвое короче и уже! Утром надо попробовать натянуть их на ногу и так посушить. А если не налезут? Но у нее же нет другой обуви!