Лукаса снова одолел сон и принес с собой сновидения, но, проснувшись утром, он помнил только, что там были какие‐то дети, швейная игла и женщина, которая стояла вдалеке и что‐то кричала через реку.
Отец еще не вставал. Лукас подошел к двери родительской спальни и осторожно ее открыл. Внутри было тише, чем обычно. Мать что‐то бормотала во сне, а отец, обыкновенно громко хрипевший и кашлявший, не издавал никаких звуков.
Наверно, ему нужна машина. Надо скорее принести ее отцу.
Лукас пошел за машиной, но в прихожей ее не было. Дыхательная машина и музыкальная шкатулка исчезли.
Он замер в недоумении. Может, ему приснилось, что он их сюда относил? Он обыскал прихожую, надеясь, что два предмета то где‐то рядом, то подальше. Быть может, он потом ночью встал и в беспамятстве переставил их? Нет. Машины и шкатулки нигде не было. В голове у него мелькнуло, что механизмы могли быть живее, чем ему представлялось, что они умели ходить. Найдут они обратную дорогу в родительскую спальню или нет? Пристроится ли музыкальная шкатулка на столик под бочок матери, напевая песню, слушать которую той было невыносимо?
Он взял себя в руки. Он был взволнован, но головы не терял. Кто‐то взял машину и музыкальную шкатулку, как это бывает. Вещи, хоть сколько‐нибудь ценные, нельзя оставлять без присмотра. Он‐то думал, что ночью их никто не тронет, но их взяли и унесли. Кто‐то попытается продать их, как тот мальчишка продал ему фарфоровую миску.
Лукас вернулся в гостиную. Как об этом сказать отцу, чтобы тот его понял? В голову ничего не приходило, и он ничего не сказал. Он оставил отца с матерью вместе лежать в спальне. Лукас надеялся, что к его возвращению с работы они придут в себя.
И вот она – его собственная машина. Он стоял возле нее в огромном цеху. Дэн, Уилл и Том были у своих машин, работая как всегда – с упорной, невозмутимой сосредоточенностью фермеров.
Лукас прошептал: – Ты повел себя недостойно и должен это признать. Ты был вероломным. Мне жаль, что ты умер, но ты не можешь зазвать к себе Кэтрин. Ты должен перестать петь матери о своих печалях.
Но машина продолжала петь. Она пела то же и по‐прежнему. Лукас все еще не мог разобрать слов, но знал, что поет она о любви и страстном желании. Саймон всегда хотел большего, чем ему по праву полагалось. Почему мертвым он должен был стать иным, чем в жизни?