– Или, не дай боже, ее матери, – я чуть не отшатнулся от окна, увидев пожилую даму, которой какой-то бодигард подал руку, выводя из высокого внедорожника.
С виду дама была вполне приятной. Даже красивой, несмотря на многие прожитые годы. Но вид ее надменного лица, да глаза… Я все же отшатнулся, когда эта женщина подняла голову и уперлась взглядом точно в меня. Показалось, что душу (если верить в ее существование) эта дамочка начала тянуть из меня прямо сквозь мощный стеклопакет; через несколько слоев толстого стекла. Струхнул я капитально. Так, что сквозь какой-то туман едва смог расслышать рассыпавшееся звоном колокольчика слово:
– Бабуля…
Дамочка внизу перевела взгляд: сместила его чуть левее, к соседнему окну. И давящее чувство, перекручивающее жилы внутри похлеще, чем это делал с мышцами дядя Коля, массажист нашей областной сборной, исчезло. Я бы даже сказал, поменяло полярность. И, если бы можно было видеть глазами поток мыслей и чувств, я бы точно разглядел волну тепла и нежности, устремленную к внучке, Катеньке.
Перемена была настолько резкой и значительной, что я невольно отступил от окна, а затем и вовсе направился к противоположному – огромному, на всю стену и, наверное, толстенному – разве что не пуленепробиваемому. Потому что представить, что за все годы существования этого элитного заведения никто ни разу не вмазался спиной, или другой частью тела в эту хрупкую на вид преграду, было невозможно. Опасались, конечно, но что в хмельной ярости только не сделаешь? А заведение это для того и строилось, чтобы здесь пить (и кушать – а я сегодня даже не позавтракал; проспал!), а потом выплескивать наружу продукты переработки винно-водочной промышленности вместе с излишками буйного характера.
Остановившись перед прозрачным, едва заметным на солнце стеклом, я прежде всего помотал головой. Изгонял из нее наваждение – да что там говорить, обычный страх, навеянный бабулей Катеньки. Заодно и те слова, что родились в голове после такого потрясения. Так то я парень простой, и изъясняюсь вполне понятно; как и большинство индивидуумов вокруг. Но иногда находит – вот как с цветом Эллочкиного платья, или сейчас, с этими самыми продуктами и характерами.
В голове чуть полегчало, и я постарался изгнать наружу весь негатив; заменить его той великолепной картиной родного города, что раскинулась сейчас передо мной. Ресторан не зря назвали именно так. От города, конечно, было видно совсем чуть-чуть. Квартал частных домов, спускающихся ярусами вниз и утопающих в нежной зелени и кипени цветущих апрельских садов. Слева и чуть выше видна была другая панорамная площадка – та, что входила в ансамбль древнего Успенского собора, и на которой рядом с конным памятником какому-то из древнерусских князей сейчас толпились люди. Тоже любопытствовали, как и я. Только я, за толстым стеклом, был, можно сказать, в тепличных условиях, а на той площадке стопроцентно задувал не хилый такой ветерок. Апрель, конечно, был теплым, но от Клязьмы всегда несло мозглой сыростью.