– Привет, мам! – одновременно крикнули в камеру Вадим и
Артем.
– Да прекратите вы! – пытался унять разбаловавшихся детей отец.–
Подожди, милая! Я сейчас сначала разберусь с этими сорванцами. А
то… мои усы… Вы же оторвете их!
– Усы, усы, усы, – начали дразниться мальчишки.
– Не возьму на концерт, – строго сказал отец.
– Ну, ла-а-дно! – протянул младший и спрыгнул с отцовских колен,
пропав из виду.
– Ты же обещал! – сказал с укором Вадим, все же оставив
отцовские усы в покое.
– Тогда ведите себя хорошо!
– Так уж и быть! Пошутить нельзя, что ли?!
Вадим тоже исчез. Николай остался в камере один. Он был одет в
синий, в потайную полоску, костюм. Галстук болтался на шее
незавязанным. «Оставит дома», – подумала Анна. Согласно данным из
«Нерва», Николай не любил галстуки.
– Знаю, ты придешь сегодня поздно. На концерт не успеешь.
Поэтому я для тебя решил записать новую песню. Ты ее еще не
слышала. Никто не слышал. Я посвящаю ее тебе, милая.
Николай хитро улыбнулся.
Анна знала, что это посвящение не первое. Николай часто посвящал
своей жене стихи и песни. Он был поэтом. В этом мире это было
профессией, за это платили, награждали и даже превозносили.
Наверное, так и должно было быть в нормальной, не разрушенной
несколькими мировыми войнами, реальности.
В кадре появилась гитара. Обычная, деревянная, семиструнная.
Николай привез ее с Земли. Говорил, что она еще дедушкина. Чуть
изменил настройки. Взял пару аккордов на пробу. И не сильным, но
хорошо поставленным голосом запел:
Горек сок спелых ягод рябины[1]
На губах и твоих, и моих;
Сладок сок поцелуев невинных,
Он для нас, лишь для нас, для двоих.
Ветер в кронах червонных играет,
И шумит, словно шепчет, листва
Про любовь, о которой не знает…
Только сказаны все уж слова.
Анна закрыла глаза. Ей было страшно. Страшно от того чувства,
которое неожиданно вызвала у нее эта песня. Страшно от того, что
она пробудила воспоминания, которые она запрятала глубоко в
памяти.
Ее первый поцелуй. У старого барака, где она жила с самого
рождения. Вдали виднелись развалины Москвы, отчаянно кричала ворона
на иссохшем наполовину дубе, визжала свинья в загоне, лаял
соседский пес. Это длилось мгновение. А потом поцелуй перешел в
секс. Прямо на голой земле. И… ей это не понравилось. Совсем.
Потому что было больно, грязно и хотелось есть. Живот буквально
сводило от голода.