Совершенно бесполезной кажется та армада вопросов, что нетленно присутствует в сознании почти каждого человека. Вероятно, они там бытуют ещё с тех времен, которые в принципе невозможно хоть как-то даже обозначить. Сколько-то там тысячелетий, эпох, лет до наших дней человек всегда размышлял о небе, о Земле, о стихиях, о жизни и о смерти. Во всякие тяжёлые, сложные периоды жизни мысль о смерти почему-то никогда не покидает внутренние пространства человека. И ведь совершенно не важно, какого уровня, и в каком статусе находится тот человек. Эти размышления или скорее даже фантазии, они то и дело всплывают на горизонте сознания в какие-то острые ассоциативные моменты жизни. А немного после, когда накал уже проходит мимо, не затронув его, эти незыблемые мысли вновь затихают и опускаются на донышко подсознания. И находятся они там до поры до времени, до первого, очередного зова, и неважно до какого: параноидального ли, осмысленного ли или же так, промежуточного требования. Да, смерть как момент – она неизбежна, и любой разумный представитель в той или иной степени об этом факте задумывается. Но вот если бы человеку, скажем, ему, известна была бы примерная дата его финальной черты, о чём бы он задумываться тогда? Свалился бы на него, к примеру, внезапно поставленный диагноз или вот, волна эпидемии застала его врасплох. И вот, он стоит с этой охапкой снега за шиворотом. О чём он в этот момент думает? Наверное, всё зависит от его качества восприятия жизни. Одни ринутся в последний вояж, с головой окунаясь во все тяжкие. Другие, не имевшие при былой жизни сил, чтобы быть личностью, эти начнут пускать реки слёз, охотно принимая от всех сочувствия и ища в этом спасение. А кто-то и вовсе замкнётся в себе или, напротив, в срочном порядке ринется завершать какие-то дела, обещания и давно поставленные, но отложенные на неопределённый срок задачи. Особо сложно тупиковые испытания приходятся на тех, кто, имея заболевание, сам, будучи в шкуре теперь уж бесполезного врача, сам начинает отчётливо понимать и осознавать все происходящие и грядущие стадии развития этого финального трамплина.
Больничный изолятор был смежный: общая дверь, небольшой тамбур и два отдельных лазарета с разделяющей их стеной, в которой имелось окно, от чего замкнутое пространство казалось немного больше. Главврач Николай Николаевич и его друг эпидемиолог Павел Степанович находились вроде бы как под арестом, но карантин допускал несколько иное к ним отношение. Дело никуда не двигалось. Просто шли дни.