Радиоузел заработал, ассистент сообщил, что участников первого акта вызывают на сцену, он старался говорить медленно и ясно, чтобы иностранцы тоже поняли, это выглядело искусственно, но симпатично, и Анника улыбнулась. В коридоре она встретила Карлоса, тенор, на голову ниже Анники, шел со стороны своего гардероба, в клетчатой рубашке, линялых джинсах, с главным компонентом современной мужской моды, недельной щетиной на лице. Несмотря на убогий костюм, в маленьких карих глазах Карлоса сверкало безмерное довольство как собой, так и всем миром – и почему ему и не быть довольным, подумала Анника, тенора ценились высоко, так это было всегда, но в последнее время особенно, этот голос стал редкостью, и их гонорары были намного выше, чем у других певцов.
Они поздоровались радостно, как принято в театре, и пошли вместе дальше к сцене.
– А что, ваш костюм еще не готов? – сказала Анника mezza voce, на всякий случай интонацией обозначая, что шутит – тенора не всегда понимали юмора.
– Как же не готов? А это что? – ответил Карлос, торжественно показывая на рубашку, и лукаво добавил: – Честно говоря, я собирался задать тот же вопрос вам.
Они обменялись многозначительными страдальческими взглядами – не было такого певца, который не приходил бы в отчаяние от осовременивания опер, когда разговор сворачивал на эту тему, они ругали всласть диктатуру постановщиков, уничтожавших их жанр, и ностальгировали по времени, которого никто из них не видел, но о существовании которого они все прекрасно знали – о том времени, когда такой профессии, как постановщик, не существовало, были только дирижер, оркестранты и певцы.
Хор был уже на сцене, и, увидев, как они одеты, Анника чуть было не расхохоталась. Ну и зрелище! Карлосу хотя бы оставили рубашку, хористы же были вынуждены довольствоваться одними джинсами, при голых торсах. А хористки – бедные хористки! Все они, и молодые и немолодые, и худые и полные (больше полные, чем худые, пение добавляло веса) были облачены в самые что ни есть простецкие, различавшиеся только по цвету майки, оставлявшие бедра голыми, ибо юбок не полагалось.
Словом, не салон Мари Дюплесси, а дешевый бордель.
Мизансцены они репетировали всю предыдущую неделю, сегодня собирались их повторить, Юрген – так звали режиссера – хотел посмотреть, как движение гармонирует с костюмами. Такие наполовину «технические» репетиции были самыми противными, работа шла медленно, со многими остановками, петь во весь голос не имело смысла, да этого обычно и не требовали, но всего лишь обозначить мелодию тоже было нельзя.