Вот и сейчас привычная ненависть заставила подойти поближе. Притянула магнитом. (Черт побери, ненависть во многих отношениях подозрительно смахивает на влюбленность или вожделение! И мысли все время крутятся вокруг одного объекта, и кровь беснуется, и притягивает неудержимо – стоит только заметить. К чему бы это?)
Идрис сидел, обхватив руками колени, рассматривая что-то возле своих подошв. Одежда на нем мало чем отличалась от лохмотьев. Правда, лохмотьев причудливых и неожиданных. Чем-то он смахивал на бродячего актера. Но мог сойти в сумерках и за разбойника с большой дороги, и за свалившегося с облаков пилота НЛО, потерпевшего аварию.
На хруст гравия под ногами Шимона он никак не отреагировал. Словно на гусенице или червячке, в которого он вглядывался, сошелся в ту минуту свет клином.
Шимон мысленно примерился, куда лучше всего нанести первый удар. Пожалуй, для начала можно просто вцепиться в горло, худое, высокое, с выступающим горбом кадыка. Конечно, он будет сопротивляться. Силы в нем предостаточно, несмотря на выпирающие мослы и чахоточный цвет лица. Вот и славненько. Эта игра теней на лице, неуловимая и непонятная смена выражений – будет разом сметена, стерта. Рот уродливо распахнутся в крике…
В ушах загудело от предощущения драки. Померяться силами, без всяких рамок и правил, покувыркаться вволю в багровых волнах бешенства… Перегрызть глотку. Стереть в порошок. Разорвать в некрасивые клочья. Это так же встряхивает и хмелит, как оргазм. Как череда яростно-слепительных оргазмов.
Шимон уже набрал полную грудь воздуха, чтобы приступить к прелюдии – озвучить вертящееся на языке грязное ругательство, после чего все закрутится само собой, но его охладило одно соображение. Он вспомнил, что Идрис был довольно ловок и ни в одной драке не удавалась его свалить и наступить на горло. К тому же понятия чести или самолюбия были ему неведомы, и он просто ускользал, если не желал драться.
«Хотел бы я знать, – подумал с ожесточением Шимон, – что запоет этот ханыга, когда отвалит начальство. Ведь через час же после их отлета закачается он на самом крепком суку, предварительно хорошо избитый. Ведь не глупая же сволочь, понимает же, черт возьми…»
При этой мысли ненависть Шимона столкнулась с бесконечным детским удивлением перед тайнами человеческой психики, и чувства эти, взаимно погашая друг друга, привели к относительному покою.