* * *
Мои глаза открылись. На лице не было никакой улыбки и радости новому дню. Скорее на моих губах была гримаса – гримаса боли, которая сковала всё моё тело. Не понимая, где нахожусь, я попытался приподняться. С первой попытки ничего не получилось – голова закружилась, ориентирование в пространстве я потерял, снова рухнув, но не на кровать, а на что-то твердое. В глазах потемнело и захотелось блевать. Как мог, я сдерживал свой порыв, видит бог, я пытался, но через пару минут содержимое желудка все-таки вылилось прямо на меня. Испугавшись, что могу захлебнуться в собственной рвоте, я приподнялся. Хорошенько очистившись изнутри, я оглянулся. И вправду, я лежал на полу.
За окном смеркалось. И лишь последние лучи уходящего солнца освещали небольшую комнату, всё быстрее и быстрее погружая ее в мрак. Воздух был настолько затхлый и гнилой, что зайди кто-то с улицы, он сразу же выбежал бы отсюда, отплевываясь по пути. Здесь воняло перегаром, сигаретным дымом, который въелся в стены и мебель, и даже чем-то трупным. Помещение не проветривалось очень давно, что даже я, очнувшись, поморщился. Мухи, жужжащие под потолком, добавляли этому месту еще большего отвращения. Не стесняясь, они садились мне на липкое от рвоты лицо, а у меня не было сил их отгонять.
В этом смраде находилось всё – небольшая железная кровать с голыми пружинами, пожелтевший от старости тонкий матрас, который был неаккуратно сброшен на пол. Сломанная дверца на пустом деревянном шкафу раздражающе поскрипывала, хотя в комнате не было ни единого дуновения ветра. И хорошо, что он был пуст, потому что его состояние было настолько безжизненно, что, казалось, повесь в него хоть одну вещь, и он тут же рухнет, рассыпавшись, словно древняя реликвия, к которой нельзя прикасаться. На полу меня окружали пустые стеклянные бутылки из-под какого угодно алкоголя – здесь была и водка, и вино, и пиво, и еще непонятно что. Остатки некоторых бутылок вылились на пол, образовав на нем липкие лужицы, к которым с жадностью тоже прильнули мухи. На стене одиноко висели часы, отбивающие секундной стрелкой ритм, а напротив комнату украшала (должна была украшать) странная картина-абстракция, которой непонятно что хотел сказать автор. Смазанные цвета в произвольном порядке создавали подобие лужи, и мне было жаль, что это называют сегодня искусством. С каким-то сожалением я посмотрел на эту картину, потом на часы, потом снова на картину, и снова на часы – голова закружилась, из меня опять полилась блевотина. В этот момент я принял решение снять часы со стены и заткнуть их раз и навсегда. Картина пусть висит.