Мы вышли из Литературного института и пошли через сквер к воротам. Накрапывал дождь. Огромные редкие капли стукали по листве и по асфальту, как виноградины. И пока мы шли, за те несколько минут, накрапывание превратилось в сплошной поток. Дождь бешено зашумел, растрепал деревья институтского сквера и бульвара за воротами. Стало темно, как в колодце. Дождь был таким плотным, что между мной и моим спутником образовалась как бы стена.
– Я – на Цветной, в «Литературку», а тебе куда? Давай подброшу!
Мне надо было в метро, но никакого метро по дороге от Тверского до Цветного в ту пору ещё не было. А в «Литературке», в отделе писем, у меня работал старый знакомый, которого я давно собиралась повидать.
– Тогда и мне на Цветной, – сказала я.
И мы нырнули в его красный «жигулёнок», стоявший у обочины сразу за воротами. Развернулись. Поехали. Ливень хлестал, выл, клокотал…
Мы не доехали и до Пушкинской. Ткнулись опять в обочину. Мир вокруг перестал существовать. Ни машин впереди, ни домов, ни решетки бульварной изгороди. Был только белый, гудящий поток… Какой-то первобытный, безумный… По мостовой неслась взбесившаяся река… «Жигулёнок» едва удерживался, чтобы не оторваться от потонувшей обочины и не поплыть вспять – к Никитским воротам – бумажным корабликом, не закувыркаться в мутных волнах летучей щепкой… Хотя казалось: ни Пушкинской площади, ни Никитских ворот в природе уже не существует – всё начисто смыто…
– В жизни не видел такого дождя, – сказал мой спутник. – Прямо конец света…
– Или – начало, – сказала я.
– Всегда ты споришь, – сказал он с лёгким укором, и мы засмеялись. – Ужасно ты похожа на мою младшую дочку.