В конце коридора я сходу уткнулся в узкую дверь с белой табличкой. Она подтверждала: за нею и трудится Арсений Дмитриевич Нимроди. Я постучался, потом вошел.
Нимроди сидел за большим столом между вместительными шкафами неопределенного цвета. Я поздоровался и представился. Он оглядел меня озабоченными, словно оценивающими глазами, потом неприветливо произнес:
– Присаживайтесь. В ногах правды нет. Хотя, говорят, вы пинали мячик. Так вот вы какой. Молодой человек.
Эти столь милые мне два слова на сей раз меня насторожили. Я возразил:
– Уже не совсем.
– Меньше тридцати – это юность, – сказал Нимроди. – Кажется, так называлась ваша первая пьеса?
– Именно так. Но она – не первая. Первую сыграли на родине. В одном обаятельном южном городе.
Нимроди буркнул:
– Прошу извинить. Поскольку биографии вашей еще не проходят ни в школе, ни в вузе, я в ней хромаю. Это мне свойственно. Передвигаюсь по этой планете с помощью палки. Во всяком случае, ваш очень южный город – не в счет.
– Согласен.
Нимроди кивнул:
– Разумно.
Последовала долгая пауза. Он молча присматривался ко мне. И вдруг задумчиво проговорил:
– У нас разговор непростой и долгий. А день трудов подходит к концу. Есть у меня одно предложение. Что, если вечером вы подъедете ко мне домой? Вместе поужинаем.
Я изумился. Чтоб скрыть смущение, попробовал заслониться шуткой:
– «Я, Командор, зову тебя на ужин».
Он усмехнулся:
– Я – Командор. Вы – Дон Гуан. Как все южане. Гадаете, будет ли тяжело пожатье редакторской десницы?
– Хочется надеяться – сдюжу.
– Приятно, что вы такой оптимист. В общем, записывайте мой адрес.
Жил он на Сретенке. Столь же отрывисто растолковал, каким манером быстрей и проще к нему добраться.