— Ай, славно мы немцев причесали сегодня! —
Привычно уже разворачивается Винарский, он подпрыгивает на переднем
сиденье не от толчков машины на ухабах, а от радости, и выражение
лица у него соответствующее, сияющее довольством. — Всю жизнь
пехота на нас свои грехи валит, там не подавили, тут не уничтожили!
А сегодня я сам Некрасова за жопу возьму, мы перед ним немецкие
траншеи расчистили, разве что не веничком дорожку его пешкодралам
не вымели, а он все раззяву ловит…
— Нет, не ловит, перешли его ребята в
наступление.
— И что, успешно?
— Немцы отходят почти повсеместно, сопротивление
очаговое.
— Да уж, что там не наступать, на пустые-то
траншеи! Любит пехтура жар чужими руками загребать!
— Товарищ полковник, я тут подумал…
— Что?
— …я тут подумал, что не нужно мне светиться в
Вашем артполке, товарищ полковник.
— Что значит, не нужно светиться?
— Так ведь разговоры пойдут нехорошие, чудо,
ангелы, божий промысел… Зачем нам эти заморочки?
— Так! Особистов боишься? — Насмешливо щурится
легко раскусивший меня полковник. — Положим, правильно делаешь,
бояться их надо, только не в этом случае.
— И чем этот случай от других отличается?
— А тем, что семнадцатый стрелковый корпус, ребята
из которого за тобой бегали, немцы отбросили далеко на юг, аж к
самой Умани, и переподчинили их Южному фронту, да и мы сейчас, если
ты не заметил, уже не в шестой армии, а в двадцать шестой.
— И что? — Пытаюсь понять я логику Винарского. —
Как это отразится на моем шкурном вопросе?
— А так и отразится, что никто тебя по всем фронтам
искать не будет, не то сейчас время. Так что нечего тебе под лавкой
прятаться, ходи с прямой спиной, и дыши спокойно.
Я промолчал, доводы полковника меня не убедили
совершенно, отступление соседнего корпуса совсем не помешало его
особистам ловить меня в Киеве, а все эти межармейские и
междуфронтовые перетасовки частей и их переформирования на
активности НКВД не сказывались никак. Нет, не надо было вылезать и
светиться, но с другой стороны, пользы от меня больше, чем в
тяжелом артполку нигде быть не может, и надоело бояться, вилять и
прятаться, будь что будет. А полковник, успокоив меня, продолжал
радоваться:
— И ведь как мы им дали, а? Попятились, герои
драные, еще как попятились! И ведь это только начало, а, Лапушкин?
Вот помяни мое слово, сегодня-завтра в штабе армии прочухают, что
чему, и двинут наш корпус в прорыв! Еще как двинут, увидишь!
А уж мы их, ого-го, до самой границы отшвырнем, как тебе такое,
Лапушкин?