Опять испытываю естественное раздражение, с
расстояния в двенадцать километров снаряды разлетаются черт знает
куда, и попасть в отдельный пулемет та еще задачка. После третьего
пристрелочного прошу беглый, пять снарядов. Винарский держит трубку
у уха, слушая донесения с НП, довольный, поворачивается ко мне:
— Есть накрытие!
— Нет накрытия, — возражаю, — продолжать огонь!
Еще! Стой!
Весь остаток дня, как и обещал Винарский,
артдивизион кошмарил немецкие позиции. Начало «вечера потрясения»
было положено обстрелом переднего края, когда накрытие блиндажей,
пулеметных гнезд и огневых позиций немецкой артиллерии, выведенной
на прямую наводку, подтверждалось наблюдателями артполка.
Вступиться за обиженных пехотинцев попытались
немецкие гаубичники, но десятиминутный огневой налет на их позиции
положил конец их мечтам наказать советских коллег. Как только
немецкие батареи заткнулись, Винарский, получивший таким образом
двойное подтверждение моей компетенции, выписал мне полный
карт-бланш. Три часа я глумился над расположенной напротив наших
позиций немецкой пехотной дивизией, помножив на ноль все, до чего
смогли дотянуться длинные руки корпусных пушек-гаубиц МЛ-20.
— Товарищ полковник, передвинуть бы батареи
километров на десять ближе к фронту!
— Это еще зачем? Подставиться под немецкий ответный
огонь?
— Немцу отвечать, считайте, уже и не чем, а с трех
километров передний край утюжить удобнее, снаряды гораздо плотнее
ложиться будут, и до целей в тылу дотянемся. Мне хочется штабы
обработать, хотя бы дивизионный и полковые, а отсюда я ничего не
вижу.
— Дело говоришь, но пока переезжаем, время
потеряем, а там и ночь близко. Поэтому, пусть Маркарский перегоняет
свои батареи, а мы поедем в первый дивизион, он с утра на станции
выгружался, сейчас уже должен на место прибыть и
развернуться.
Политполковник еще раньше уехал в пехотную дивизию,
и мне на заднем сиденье удается вытянуть ноги и по-настоящему
расслабиться. Физически, моральному же комфорту мешали воспоминания
о мелькнувшей пару раз на заднем плане командного пункта фуражке
особиста. После того, что я наворотил сегодня, и еще наворочу до
ночи, слухи обо мне разлетятся по всему корпусу, если не по всему
фронту. Слава вещь прекрасная, но лучше бы мне не вылезать, и не
вызывать на себя огонь всех энкавэдэшных батарей.