– Ах, оставьте нас. Мы только на бумаге, – сказала одна из них.
Денег не было. И обворованная церковь продолжала стоять, все больше и больше ветшая и приходя в полную негодность. Видно, настоятель не только на словах готовился к приходу антихриста. Запасался впрок чем мог. Дело все-таки серьезное. Продержаться до второго пришествия и сразу в очередь за венцом.
Весной из храма на несколько месяцев уехал на заработки пономарь Вадим. И мне пришлось еще и пономарить. Пол в алтаре без окон был не достелен до конца. Треть алтаря оставалась с каменным настилом 1911 года. Утром на Радоницу батюшка послал меня вылить воду из термоса в рукомойник. Я ни разу в том углу не был и не знал, что пол внезапно обрывается. Полет, опухшая подвернутая нога, нечеловеческая боль. Я понял, что мне здесь ждет. Просто так в алтаре никто не падает. Мое падение развеселило священника и он вновь остался в алтаре один. Вообще, странная психика у батюшки. Любое горе, несчастье чаще всего вызывали не сострадание, а улыбку или даже смех настоятеля. Мы так и не смогли привыкнуть к этому. Это ненормально. Может, у него была справка? Но потом я понял: это одна из форм жестокости души. Ее неразвитость. Он веселился от души при виде человеческого горя. Смеялся он и во время евхаристии, смеялся на Страстную. Смеялся на великие праздники, на всенощных. Малейший повод и батюшка заливается счастливым смехом. Видимо, Голгофа оболганного плотника его вполне устраивала.
В апреле мы получили вид на жительство. Это означало, что мама получит русскую пенсию вместо украинской. Правда, в урезанном виде. Минимальную. Десятого июля она уехала в Мариуполь с надеждой продать нашу квартиру в двадцати пяти километрах от линии фронта. А я отправился к психологу. Он стоял в обходном листе для получения инвалидности. Нам не на что было жить и я решил попытать счастья – получить пенсию из-за больного позвоночника, который не давал мне возможности сидеть больше двух часов, не говоря уже о тяжелой физической работе. Все службы в храме я читал сидя. Стоять сил у меня не было лет двадцать. Но вслед за настоятелем очередь поиздеваться надо мной наступила и для врачей.
Яма, желтый дом, Театральная 21, финал
На Театральную можно было идти только после церковной службы в соборе. Остался один в Лобово. Мама уехала в Мариуполь продавать квартиру. Теперь все сам. Двое суток почти не спали, собирались, как бы чего не забыть. На душе непередаваемо тяжело. Словно похороны. Таким я и вошел к молодой женщине в маленький кабинет.