Порой его самого не покидало ощущения острой симпатии со стороны противоположного пола, усиливавшееся по мере приступов нарциссизма – во многом, подобно биполярному расстройству, чередовавшихся с самобичеванием и убийственным, показательно русским, прекраснодушием в адрес коварства и злонамеренности (мол, будь верен и к смерти). Впрочем, не до меры, отличающей бесноватых от активистов, коих чаша миновала его. Одни считали его слишком сексапильным для мужчины, другие (в основном на Западе) подобными откликами со знаком «плюс» крепили его самомнение. Он то забавлялся властью «манкости», то раздражен был ею – особенно если подвержены ей были непрошенные гости в лице собратьев по полу или же дети, – но никогда не злоупотреблял. Подобно сему, обладая недюжинными коммуникативными навыками (conversation «скиллзами», как выражались креолизированные HR и корфин-менеджеры), нечасто ощущал потребность их применить. И откуда только что бралось у этого заочника, которому все или почти все удавалось с первого же наскоку (как о себе знал с окончания школы): что новые дисциплины, что – произвести впечатление на первую в жизни женщину!
Попробуем рационализировать все это несколько схематично да стилизованно. Кажется, с его же слов, был он абсолютным интровертом ex ante (поглощенным производительным созерцанием, требующим в первую голову внутренних ресурсов) – и совершенным экстравертом ex post, в процессе, по мере соприкосновения с конкретными аудиториями постоянных жизненных и духовных спутников, как и транзитно-случайных попутчиков. Первые – столь же в ведении души, сколь неисповедимо соприкосновение с последними. Себе же сей безобидный и рефлексирующий нарцисс нравился «временами и ракурсами». А раз так, то и не считал свою притягательность показателем объективно гармоничной внешности. Тем паче, что за неимением трюмо (но вполне воспроизводя оное в рамках своего первого школьного открытия о числе отражаемых мнимых зеркал как изображений высших порядков в зависимости от угла отражения меж двумя зеркалами) – так вот, за неимением такового, не судил о прочих, недоступных ракурсах и режимах освещения, яко о ни важности неимущих, ни by truth-value не характеризующихся.
Как видно, и внутренний его портрет, еще более путаный, тем легче и разрешим. Порицая, отрицал как излишнюю парадоксальность (читай: неразличение аспектов), так и мнимый диалектизм (не питая особого пиетета ни к Гегелю, ни к Марксу, ни к Лао-цзы, а вместе воздавая всем им должное и не терпя хищения их славы) – в том числе в восприятии другими себя. Отнюдь не стыдясь ни грехов своих, ни неприглядности позывов (к тому же, отличая их от