В подводной мрачной пещере с холодными сердцами.
Теперь, чтобы извести Иванушку Дурачка
Не требуется арбалет, пищаль, бокал яда
И узкий кинжал за пазухой.
Достаточно лишить его надежды-
И всё, он готов,
Даже если сперва и хорохорится,
Сжимает кулачки и уповает на друзей.
Из ямы не выбраться, ступеньки не предусмотрены,
А вверху – сажа беззвёздного неба.
Отчаяние сочится струйкой жёлтого песка
В хрупких часах слепого Создателя,
Погребая скорчившуюся среди корней жертву.
А Михель и дальше дегустирует баварское,
Слегка оттопыривая короткий толстый мизинец,
Прикуривает коллекционную сигару,
Носит белоснежные перчатки
И похохатывает, вспоминая,
Как объегорил простака,
Считает себя предприимчивым,
Успешным
И человеком.
Наверное, зря я не дарил тебе шелковистые розы,
Считая их буржуазным мещанским пережитком,
Которому нет места в жизни интеллигентной семьи,
Ежемесячно едва сводящей концы с концами.
И хотя ты давала частные уроки музыки,
Чертыхаясь забавно, когда простуженный
Взлохмаченный веснушчатый ученик,
Шмыгая, хныкал и сопел опухшим носом,
Брал не ту ноту или сбивался с заданного темпа,
А я до сиреневых сумерек просиживал
С прыщавыми курящими девятиклассниками,
Готовя их к экзамену по отечественной истории,
Денег до получки постоянно не хватало.
Вдобавок с залихватских холостяцких времён
У меня сохранилась архискверная привычка
Преступно тратить почти всю нищенскую зарплату
На закадычных жуликоватых приятелей,
Книги по античной философии, пиво, кассеты и военные мемуары.
А ты уже почти не сердилась, попривыкнув, убедившись
В тщетности увещеваний, в никчёмности слёз.
Чувствовала, что в моих беспокойных снах теперь,
Проскакиваешь лишь изредка, точно пейзаж за окном.
Смирялась с ролью третьего-четвёртого плана,
Чаще вчитывалась в туманные трансцеденции Листа,
Упоённо учила вдохновляющие этюды Скрябина,
И занималась платными переводами с английского
То ли Китса, то ли Йейтса, цитируя их от случая к случаю.
Твоя мама, при чьём приходе мы насторожённо умолкали,
Бросала на меня испепеляющие взгляды дикого зверя,
Изгнанного правом любви из насиженного уютного логова,
Шептала проклятия похитителю единственной любимой дочери,
Читала тебе нотации на запертой крохотной кухне,
Откуда ты вырывалась с покрасневшими веками.
Как раз перед самым днём твоего рождения